Тревожная Шумава

В городе женщины уже сняли плащи. Начальник заставы сразу заметил это. Вокзал находился на другом конце города. Машина стремительно приближалась к нему. Пассажирский поезд еще стоял у перрона. Начальник заставы с облегчением вздохнул.

— Подожди здесь, — сказал он Цыганеку и побежал к перрону. Но Громадки там не оказалось. Кот побежал вдоль вагонов. Громадка, белый как мел, стоял в хвосте поезда у вокзального туалета. В несколько прыжков Кот оказался около него. Громадка даже не шевельнулся. Кот сжал кулаки:

— Куда?

Это прозвучало, как свист пули.

— Домой.

— Я еще об этом никому не сказал, Лойза. Возьми себя в руки и едем назад, на заставу.

Громадка отрицательно качнул головой и тихо сказал:

— Не поеду. Мне необходимо домой.

— Не валяй дурака! — резко отозвался Кот. — Мы все хотим домой. И все вернемся домой, но не сейчас. Теперь это просто невозможно. Ты ведь не хуже меня знаешь об этом. Идем!

Громадка отстранился и сделал несколько шагов в сторону.

— Отдай пистолет! — крикнул Кот.

Громадка заколебался, затем медленно опустил руку в карман и вытащил свою служебную девятикалибровку. Кот быстро спрятал оружие. Проводница, стоящая у паровоза, в нерешительности смотрела на них.

— Поехали, — послышался ее голос.

— Вацлав, — просительно начал Громадка, — отпусти меня, ради бога!

Прозвучал сигнал к отъезду. Громадка ринулся к поезду. Кот успел схватить его за рукав и держал так, пока поезд не тронулся. Громадка больше не сопротивлялся.

— Пойдем, — пробурчал он. — Выпьем чего-нибудь, — И, как ребенка, повел Громадку в привокзальный ресторан, который в это время был совершенно пустым. Громадка вынул из кармана письмо и положил его перед Котом.

— Вот, — сказал он. — Здесь все написано… Начальник заставы осторожно взял письмо.

«Самые большие печали и страдания приносят человеку письма», — подумал он.

В письме он прочитал:

«Дорогой Лойза, я знаю, что это известие принесет тебе большое горе, и я сто раз проплакала, прежде чем написать. Лойзик, я сама не могу больше так жить. Пойми это. Я очень любила тебя и все еще люблю, но пойми, Лойзик, одними письмами человек не может жить. Я понимаю твое положение. Знаю, что ты хотел бы приехать ко мне. Но пойми и ты меня. Наши прежние молодые годы уже никогда не вернутся, а что мы сможем потом вспомнить?.. Прости меня, я не могу иначе. Еще пока твоя любимая».

Кот поднял голову:

— Что думаешь делать?

— Я убью ее. И себя. — Громадка горестно вздохнул. — Как собаки живем, — продолжал он. — Я тысячу раз ей писал, объяснял, что все еще будет хорошо, что потом будем жить, как в сказке, что сейчас не могу уехать… и вот результат!

Кот встал:

— Пойдем, Лойза.

Они вышли из ресторана. Громадка спускался по лестнице, шатаясь: ну вот, снова в Хамры. Он влез в машину, словно пьяный. Кот сел сзади него. Цыганек включил стартер. Он чувствовал: случилось что-то необычное. Обернувшись к начальнику заставы, спросил:

— Куда едем?

— В Болеслав, — ответил Кот.

Цыганек не понял, переспросил.

— В Болеслав! — проревел Кот и с такой силой захлопнул дверцу автомашины, что люди на автобусной остановке у вокзала невольно вздрогнули.

Машина, покрытая дорожной пылью, возвратилась в Хамры после полудня следующего дня. На заставе была тревога — никто не знал, что произошло, поэтому все пограничники бросились к окнам, услышав шум мотора. Из машины вышли Кот, Громадка, его жена, худощавая, лет тридцати, с гладко причесанными черными волосами и выразительным смуглым лицом, и двое детей. Кот проводил их к Ржиговым. В канцелярию вошел лишь Цыганек, обросший и до смерти уставший. Он тяжело опустился на койку и начал раздеваться.

— Послушай, — подошел к нему Буришка. — Что, собственно говоря, произошло?

Цыганек и Буришка были друзьями. Их сблизили совместные наряды. Буришка втайне боготворил Цыганека, восхищался его отвагой, удачливостью в поимке перебежчиков и успехами у женщин. Цыганек посмотрел на него покрасневшими от недосыпания и усталости глазами.

— Я хочу спать, — пробурчал он. — И не проснусь, даже если меня станет будить министр внутренних дел, понимаешь? А что случилось — не твоего ума дело!