Тревожное эхо пустыни

Сейчас Димон находился в Сочи. Отправился на разведку. В данное время он работал над фильмом о войне в Афганистане. Точнее, о предателях. О тех, кто перешел на сторону врага в Великую Отечественную, было сто раз говорено. Но при любом военном конфликте находятся те, кто выбирает сторону врага. По разным причинам. Димон решил разобраться в этом вопросе. Он начал встречаться с ветеранами-афганцами. Те рассказывали о сослуживцах, которые дезертировали и примыкали к талибам, но то были единицы. И меняли они сторону по религиозным убеждениям. Этот вопрос затрагивать Димон не хотел. Сам он был атеистом, но с уважением относился к верующим, какому бы богу они ни молились. Журналистское расследование зашло в тупик. Правдин уже хотел отказаться от идеи, как познакомился с дядькой Ибрагимом.

То был пожилой узбек. Держал ресторанчик национальной кухни, где готовили лучший в Москве плов. Димону это заведение показал один из афганцев, и ему так понравилась и еда, и атмосфера, что он стал туда захаживать. Если не обедал, то пил чай и курил кальян. Ибрагим сам подошел к нему знакомиться, разговорились. Оказалось, старик знал о войне в Афгане не понаслышке. Жил на пограничной территории, сталкивался и с советскими солдатами, и с талибами. Не кривя душой, рассказывал о том, что помогал едой и водой и тем и другим. Задавали вопросы, отвечал. Требовали спрятать кого-то, делал это. Боялся за семью, детей малых, вот и проявлял лояльность.

– Как-то ночью в дверь моего дома постучали. Не кулаком – прикладом. Я открыл. На пороге стояли двое: мужчина-талиб и русская женщина, но в традиционной одежде мусульманки.

– Как вы поняли, что она русская? – задал уточняющий вопрос Димон.

– Физиономия у нее была… Как у вас говорят? – Он пыхнул дымом. Разговор велся за кальяном. – Рязанская?

– Да, есть такое выражение, – хмыкнул тот.

– А еще разговаривала она на пушту, но ругалась по-русски. Материлась то есть. Мужчина ее Фатимой называл. Но она Анечка или Танечка. Я так понял, она была любовницей моджахеда. И дезертиркой. Служила в рядах Советской армии, но переметнулась.

– Медсестрой была или переводчиком?

– Не могу сказать точно, но думаю, снайпером. При ней была винтовка с оптикой. И держала Фатима ее уверенно.

– Что эти двое от вас хотели?

– Женщине нужен был ночлег, возможность отдохнуть, помыться и переодеться. Была осень 1988 года. Все понимали, что советские войска вот-вот выведут. Остаться в Афгане Фатима то ли не хотела, то ли не могла. Скорее последнее. Комитет госбезопасности тогда еще был практически всемогущ. И если бы чекисты нашли ее, то казнили бы как предателя. – Говорил Ибрагим по-русски отлично, его мама преподавала язык в школе, но с заметным акцентом. Как Димон на португальском и испанском. А вот африкаанс его звучал идеально. Правда, писать и читать на нем он не мог, в точности как его друзья детства, почти все они были неграмотными. – Фатима осталась в моем доме на сутки. Спала весь день. Видно, устала очень. Границу можно было безопасно перейти только по горам. Это тяжело.

– Любовник с ней был все это время?

– Нет, ушел. Договаривался, наверное, с проводниками. От нашего горного села до ближайшего городка пятьдесят километров по охраняемой военными дороге или двадцать козьими тропами. Те, кто их знал, очень хорошо на той войне заработали. И людей перевозили, и лекарства, и оружие.

– На чем?

– На мотоцикле с коляской.

Димон подумал, что сам дядька Ибрагим тоже внакладе не оставался. Если не как проводник или контрабандист, то как посредник, схронщик и просто нужный человек имел неплохой доход. Не всякий узбек из горного села может переехать с семьей в Москву, всех детей пристроить, а для души открыть в столице ресторан. Но эти мысли Димон оставил при себе и продолжил внимательно слушать.

– Отдохнув, Фатима помылась и переоделась в европейскую одежду: штаны, майку, рубаху свободную. На голову натянула панаму. У нее оказались соломенного цвета волосы, заплетенные в косу, дородное тело.

– Настоящая славянская красавица?

– Нет. Но не страшная. Обычная.

– Типичная?

– Да. Незапоминающаяся внешность.

– Никаких особых примет?

– Была одна – наколка на руке. Увидел ее, когда рукав рубашки задрался. Она быстро его одернула, пуговицу застегнула. Спрятала то есть особую свою примету.

– И что там было выбито?

– Строка из стихотворения великого афганского поэта Ахмед-хана Дури. Знаю это, потому что бывал в кишлаке, где тот жил и творил. Там музей был (а может, и есть). И эта цитата была выбита на могильном камне.

– Поэта?

– Его жены. Она умерла молодой. Девушку убили – в тех краях всегда было неспокойно. Амед-хан посвятил ей оду. После чего уехал из села в столицу, где и скончался. По неофициальной версии, от опиума. В учебниках же написано – от лихорадки. А останки его привезли в родной кишлак Карагыш. Так что его могила тоже там.

– Как звучала та строка?

Дядька Ибрагим нараспев продекламировал ее.

– Красиво, – отметил Димон. – Но непонятно.

– В переводе «Мы вместе собирались улететь за горизонт, но тебе перебили крылья, а мои опустились сами…»