Тревожное небо

— А у нас в полку, — слышится вдруг среди этой адской качки и всплесков огня ровный голос Зеленского, — а у нас был тоже такой случай. Экипаж попал в ночную грозу. Но самолет был менее прочный, чем наш, и не выдержал… Сначала разломило пополам фюзеляж, а затем отвалились крылья и все остальное… Только один радист спасся, сам не знает как, и вернулся недели через две на свой аэродром. От него-то мы все это и узнали.

Слыша монотонное повествование Володи, я вначале захотел послать его ко всем чертям. Но, видимо, то обстоятельство, что Зеленский мог рассказывать о таком в обстановке, когда мы сами находились в отнюдь не лучших условиях, подействовало успокаивающе и на меня, и на всех остальных.

За какие-нибудь полчаса, пока мы боролись за целость самолета в грозовых разрядах, мы потеряли более четырех тысяч метров высоты.

Тут на нас обрушился град и густой снегопад.

— Летчики, — подает голос Штепенко, — меня заносит снегом, так же нельзя работать! — возмущался он. — Делайте что-нибудь, давайте пониже.

— Куда еще ниже, — возмутился я в свою очередь, — посмотри на высотомер.

Снегопад кончился. Теперь по нам хлестали струи дождя, но болтанка значительно утихла, и гроза осталась далеко позади. Только теперь обнаружили, что пот прошиб нас с головы до ног. Куда хуже, чем на беговой дорожке.

… Идя по звездным коридорам среди грозовых туч, мы с Обуховым стараемся держаться как можно дальше от этого сверкающего фейерверка, оставляя огнедышащие облака на почтительном расстоянии. Грозовой фронт оказывается не таким мощным. Уже на высоте 6000 метров светящиеся вершины остаются под нами и наверху светится чистое звездное небо.

Только летчик знает, как спокойно и приятно лететь над облаками, под холодным светом мириад мерцающих звезд! Все, что еще только что приносило столько забот и волнений, утонуло в темной гуще стелющихся далеко внизу водяных паров. Исчезла опасность обледенения, отлично работает связь, штурманы спокойно «ловят» то звезды, то радиосигналы…

Все в масках: дышат кислородом. Стрелок центральной башни Кожин, находящийся ближе других членов экипажа к пассажирам, регулярно, через каждые пятнадцать минут, проверяет состояние их и не дает им уснуть! Спать опасно.

Уточнив курс, включаем автопилот. Теперь остается лишь следить, чтобы автомат где-нибудь не «взбрыкнул». Мы знаем по опыту, что с ним это бывает, хотя и редко, но все же… Сегодняшний полет — это не тот случай, когда можно кому-нибудь в чем-нибудь «взбрыкивать»… У нас с Обуховым появилась возможность немного размяться. Штепенко с Романовым, наоборот, пока мы воевали с грозовыми облаками, делать было нечего. Теперь же надо уточнить все параметры полета и привести в полный порядок и курс, и путевую скорость, и точное место наше в, любой час, в любую минуту до самой посадки.

Гроза продолжала неистовствовать где-то слева, сзади нас. Внизу под нами проплывали разорванные облака.

— Подходим к линии фронта, — сообщает Романов.

Ну что ж, линия так линия. Проходим мы ее в районе реки Ловать. Вдруг облака начинают подсвечиваться снизу. Ага! Заметили. Вернее, услышали. Светлое пятно на облаках двигается туда-сюда. Прожектор!

— Пассажиры интересуются, что это там сверкает, — запрашивает Кожин.

— Разрывы зениток, — лаконично сообщаю я.

— Они спрашивают: есть ли опасность для нас?

— Никакой, — как всегда спешит с ответом Штепенко. — Пока фашисты выпустят десять тысяч снарядов, мы будем уже далеко.

— Почему так много? — не унимается Кожин.

— А потому, что на каждые десять тысяч — одно попадание. Доказано.

Редкие разрывы, сверкающие левее нашего курса и значительно ниже, остаются лозади.

Пассажиры успокоились. То у одного, то у другого из них закрывались глаза. Но всевидящий Кожин был неумолим.

Нелегкое это путешествие для непривычных к таким перелетам работников Наркомата иностранных дел. Температура в центральном отсеке фюзеляжа, где были поставлены весьма примитивные временные сиденья, мало чем отличалась от наружной. А за бортом самолета мороз доходил до сорока градусов.

— Товарищ майор! С одной пассажиркой плохо — она пытается снять маску… — доносится в наушниках тревожный голосКожина.

— Смените маску! Ни в коем случае не позволяйте ее снять…Ничего другого не придумать, кислород — это жизнь.

— Пассажиры хотят знать, где мы сейчас находимся? — снова подает голос Кожин.

— Справа спереди — огни Швеции.

Слева — темнота. Оккупированная Дания. Справа — сверкающие гирлянды электрических огней на улицах городов и местечек шведского побережья. Вскоре они исчезают под покровом низких облаков.

Замечаю, что борттехник Дмитриев что-то слишком часто снимает показания бензиномеров.

— Сколько осталось? — беспокоюсь я.

— Меньше половины.

— Не может быть!

— Расчеты и бензиномеры показывают…