Тревожное небо

Отшумело половодье, подсушилась земля. Наступила пора сеять. Отец вытащил плуг, припряг к Машке мерина и провел первую борозду. А когда на ровных длинных пластах земли уже могла уместиться самодельная деревянная борона, запряг и второго, и я, гордо сидя на нем верхом, начал боронить. Но не успели еще отсеяться, нас настигло несчастье. «Мой» меринок свалился ночью в полную еще от снеготаяния воды яму и утонул. Поникли головы у взрослых, моим же слезам не было конца.

…Почти каждое воскресенье собирались у нас хуторяне. Часами спорили и говорили, заполняя «классную комнату» едким дымом махорки и самосада. Изредка на эти собрания приезжал из, Красноярска здоровый светловолосый дядя, товарищ Иозеп, как его почтительно называли хуторяне.

Когда он приезжал, на собраниях было всегда многолюдно. Протискивались туда и мы, мальчишки. Но, мало что понимая из его многочасовых речей, мы там долго не задерживались.

Как только у нас вновь появился Вольдемар Оя, наш хутор стал центром притяжения всей окрестной молодежи. Всегда чисто выбритый, с прямым пробором в слегка вьющихся светлых волосах, вежливый и улыбающийся молодой учитель быстро стал кумиром хуторской молодежи. Он организовал драмкружок и смешанный хор, в которых принимали участие не только молодежь, но и совсем уже пожилые хуторяне. Чуть ли не всей деревней построили на пригорке «сцену», поставили бревенчатые скамьи для зрителей.

Под Иванов день, когда была назначена «премьера» драмы в трех действиях «Кража со взломом», окрест нашего хутора стоял невообразимый шум и гам. Как в цыганском таборе, сгрудились десятки повозок, телег и ходков с поднятыми к небу оглоблями. Стреноженные лошади паслись тут же под соснами. Народу наехало отовсюду: из Западного Имбежа и Островков, из Тарвасту и Уяра. Были здесь русские из Мишкино и Духовичи. Приехали эстонцы из волостного села Шалинского, из Есауловки и Ситика. Приезжали целыми семьями, привозя с собой бочонки с домашним пивом, вокруг которых толпились и отпускали соленые шутки друзья и знакомые. По двое-трое, уединяясь подальше, сидели на валежинах старики и украдкой, из-под полы тянули прямо из бутылок вонючий самогон.

В сумерках начался спектакль. Зрители уселись на бревна и В полной тишине смотрели на невиданное еще представление.

Уже далеко за полночь, когда задернули составленный из разноцветных одеял занавес, зрители переместились к огромному костру, зажженному в честь Иванова дня.

Я почти не останавливаюсь на тех глубинных процессах, которые шли в массе крестьян в те далекие годы, на классовой борьбе, раздиравшей тогда сибирскую деревню. Но что мог понимать, что видеть десятилетний сельский мальчишка? В памяти моей осталась лишь внешняя сторона той далекой от сегодняшнего дня жизни.

Летом, в разгаре сенокоса, отца выбрали председателем Выймовского сельсовета, а вскоре и членом Шалинского волостного исполкома. С тех пор мы стали видеть его все реже и реже.

Несчастья и напасти валились на нас одна за другой. Лето было сырое и дождливое. Гнило сено в копнах. Пластом легла на землю яровая рожь. А потом одна за другой пали лошади. После долгих споров и горьких слов повели на базар корову тети Марии, выменяли ее на кривого мерина. Нельзя было в хозяйстве без лошади.

Мы с Вальтером пасли скотину, норовя угнать ее поближе к реке Базаихе, где водился хариус. Мальчишки есть мальчишки! Охотиться за ним с острогой было самым большим для нас удовольствием. Ближе к осени прибавилось и другое — охота на рябчиков.

В школе начались занятия. Но тут неожиданно вернулся отец и начал собираться в тайгу, белковать.

— Давай пойдем вдвоем, — предложил он дяде Александру, — яровые не уродились, хлеба не хватит, сена мало, а на что прикупить? Да и ребята босиком ходят.

Дядя долго думал и взвешивал что-то, а потом отказался:

— Можем добыть, а можем и зря ноги бить. Есть ли она, белка, в тайге?

— Конечно, есть, куда ей деться, уговаривал отец. — Сам видел, как они в прошлую осень там у Жестыка с ветки на ветку прыгали.

— Не-е, — не поддавался дядя. — Не пойду. Лучше домапо буду. Бабам тоже трудно будет. И дрова рубить, и сено привезти. А я за это время еще пару веялок могу спроворить.

Дядя Александр был мастер на все руки — «и жнец, и швец, и в дуду игрец». Имея кое-какой инструмент, изготовленный также его собственными руками, умел он буквально все. Делал шкафы и кровати, ковал подковы, сваривал лемеха и ободья колес, чинил любые нехитрые механизмы и сельскохозяйственные машины, уже появляющиеся у кулаков и зажиточных хуторян. Построил сам для себя фисгармонию и долгими зимними вечерами, когда отец зачастую сидел без дела, дымил цыгаркой и о чем-то подолгу раздумывал, дядя терпеливо подпиливал тоненькие лепестки «голосов» фисгармонии, добиваясь чистоты и точности их звучания. Бродить с ружьем по лесу было не в его характере.

— Возьми меня, — вмешался я в разговор.

— А как же школа? — спросил отец.

— Я догоню, вот увидишь, догоню…

— Ему ведь надеть нечего, — забеспокоилась мама, — а на ноги что?

— Я папин старый пиджак надену.