Тревожное небо

Позже, когда стало известно о применении фашистами летающих торпед Фау-1 при бомбардировках Лондона, снова поднялся вопрос об использовании устаревших самолетов в качестве радиоуправляемых торпед. Однако выпуск их в короткие сроки и в необходимом количестве был не по силам предприятиям промышленности, занятых обеспечением самых неотложных нужд фронтовой авиации.

… Совсем недавно в мои руки попала изданная Академией наук СССР небольшая брошюрка^{7}, где на странице 108 напечатаны скупые строки, в определенной мере подтверждающие написанное выше по рассказам участников и собственной памяти:

«Один из ТМС (телемеханический самолет) в качестве летающей бомбы участвовал в боевых операциях ВВС в 1942 г. Экипажем этого самолета при выполнении боевой операции до принятия его под радиоуправление командным самолетом были: левый летчик майор Тягунин, правый летчик (оператор по вооружению и автоматике) Р. Г. Чачикян и бортинженер В. Г. Мосеев. На командном самолете ДБ-3 находились ведущий летчик майор* Пономаренко и командир-оператор инженер-майор В. Я. Кравец.

Решение использовать экипаж при взлете ТМС, снабженного автоматической системой взлета и посадки, было вызвано стремлением уменьшить возможность взрыва ТМС, начиненного взрывчаткой, в районе аэродрома, который был сильно загружен авиадесантными частями.

После принятия ТМС под радиоуправление экипаж покинул его на парашютах, а самолет-бомба был наведен на территорию, занятую немецко-фашистскими войсками».

Ночь под праздник…

Тяжелейший сорок первый год был для меня, как для летчика, самым, пожалуй, тяжелым в моей жизни. Фашистские полчища рвались к Москве, подошли почти вплотную к Ленинграду, а я, имея уже немалый стаж летной работы и став вновь военным человеком и слетав всего два раза на бомбежку врага, оказался опять вне действующей авиации. Переброска непригодных к боевой работе самолетов в тыл, участие в испытаниях новых средств самолетовождения — все это было далеко не то, к чему я рвался… С тоской смотрел я, как взлетали тяжело нагруженные бомбами и снарядами боевые корабли, уходя на бомбежку врага… И вот однажды, это было уже поздней осенью, меня вызвал r телефону начальник штаба нашей дивизии М. И. Шевелев:

— Ну что, юджен, заскучал?

— А как вы думаете, Марк Иванович? — ответил я совсем не командирским голосом. — Люди воюют, а я…

— Приезжай в штаб. Есть и тебе дело. Не помню, как я добрался до штаба.

— Поедешь получать новый корабль, — пожав мне руку, сказал Шевелев. — Ну, что? Доволен? Получишь нужные документы, переночуешь дома и в добрый путь…

Нужно сказать, что отношения между командирами — бывшими руководителями гражданской и полярной авиации Главсевморпути — и подчиненными, вчерашними летчиками, бортмеханиками, радистами самолетов ГВФ и экипажами полярной авиации, из которых в большинстве состояла 81-я авиационная дивизия дальних бомбардировщиков, были значительно проще, чем это полагалось по строгим требованиям воинского устава. Даже наши командиры, такие, как командир дивизии Александр Евгеньевич Голованов, его предшественник — Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов, начальник штаба — Герой Советского Союза Марк Иванович Шевелев и другие, были до войны сугубо гражданскими людьми. Мы по-прежнему чувствовали себя друзьями и товарищами, обращались друг к другу запросто, порой даже на «ты». Кадровым военным это казалось, мягко говоря, странным и с чьей-то легкой руки наше соединение было прозвано «дикой дивизией».

… Поздним вечером добрался я к себе домой, в Москву.

Такими пустынными я увидел улицы столицы впервые. Сплошные ряды наклеенных крест-накрест на оконные стекла бумажных полос наводили тоску. Нижние окна и витрины были заставлены мешками с песком, а то и замурованы кирпичной кладкой. Редко-редко встречались пешеходы, да и те оказывались зачастую патрулями, проверяющими документы каждого встречного. Метро еще работало, но вагоны поездов были такими же непривычно пустыми, как и улицы. Выйдя из метро на Арбатской площади, направился к себе, на Никитский (теперь Суворовский) бульвар. Даже на этом коротком расстоянии меня задержал очередной патруль и проверил документы.

Комната оказалась открытой, и из нее веяло чем-то нежилым, заброшенным. Жена работала на аэродроме, дочурка была с ней.

Сняв с полки «Ад» Данте, начал его перелистывать, дошел до трехголового Цербера, когда завыли сирены и из черной тарелки репродуктора донеслось: «Граждане, воздушная тревога. Воздушная тревога. Всем укрыться в бомбоубежище…»

По коридору затопали жильцы. Вышел из комнаты и c одеялами и подушками под мышкой, таща за руку, или на» руках сонных ребятишек, спешили люди в бомбоубежище.

Когда я, закрыв двери, собрался также покинуть квартиру, меня окликнул знакомый голос:

— Эндель Карлович! Какими судьбами? Разве ты не на фронте? т.