Тревожное счастье

На парапете набережной стояла в одних голубых трусах и бюстгальтере их радистка Леокадия Аничкина, девушка шумная, неугомонная, доставлявшая командирам немало хлопот.

— Я — ту, что дает нырца! А ты бери эту, тихую! — скомандовала она и бросилась первая. Пошла размашистыми саженками, легко преодолевая течение. Видно было, что девушка эта выросла на воде. Петро не умел так плавать. Но не менее решительно кинулся наперерез «тихой». Ледяная вода обожгла тело.

Крикнул:

— Плыви ко мне! Ко мне!

Но она как будто не слышала, — возможно, ее оглушило взрывом — и не шевельнула даже рукой, чтобы приблизиться к своему спасителю. Течение относило ее в сторону. И Петро выбился из сил, покуда догнал ее. Однако, как только подплыл, девушка, как говорится, мертвой хваткой вцепилась в его правую руку, сковала движения, начала тонуть и его потащила на дно.

Петро хлебнул воды, но вытянул девушку на поверхность. Она открытым ртом хватала воздух: «Хе-эх, хе-эх!»

— Отпусти мою руку, пусти руку! — закричал ей в лицо Петро. — И плыви спокойно. Ты же умеешь плавать. Не бойся! Я буду поддерживать.

— Я тону, братик, — прошептала она посиневшими губами. В глазах ее не было ужаса, который Петро не раз видел за время войны, нет, в глазах ее была смертная тоска и усталость. Он понял: человек примирился со смертью, готов на тот свет, потому потерял волю к борьбе и последние силы. Это — как шок. Видел он такие случаи, когда был в партизанах. Потому она и не кричала, не просила помощи. Безвольно, умея немного плавать, держалась на воде. Петра испугала такая обреченность. Потонет она и его утопит! Пройти всю войну, сквозь огонь и воду — и так погибнуть…

Штаны, которые он не успел, дурак, сбросить, стали тяжелыми, как железные гири. У Аничкиной, наверно, был опыт, если разделась почти догола. Неужто никого больше нет поблизости? Где Бондарь с лодкой? Нет, кричать нельзя! И он стал просить, умолять:

— Сестричка, родная, милая, славная моя. Одну минуточку продержись, одну… Одну… Сейчас подойдет лодка!..

Подхватил девушку под мышки и ногой коснулся ее сапога. Это испугало еще больше: сапоги тянут ее ко дну! Да, как это он забыл, что она в сапогах? Если б сбросить! Попробовал сделать это ногой, и они снова погрузились, снова хлебнули воды. Петро чувствовал, как распухает сердце, заполняет всю грудь, живот, рвется из горла, стучит в голове. Конец! Закричал так, чтоб услышали на берегу:

— Держись! Плыви! — и выругал ту, которую только что называл «сестричкой», «родной», гадким словом… Вспомнил, что слышал или читал где-то — полезно бывает обессилевшему утопающему причинить боль. Сквозь мокрую гимнастерку сильно укусил девушку в плечо. Она охнула. Это подбодрило Петра. Да и ее, кажется, встряхнуло. Но еще живительнее подействовал близкий взрыв. У правого берега взорвалась мина. Их обдало брызгами, подбросило на волне. После этого она начала загребать руками. Стала бороться.

Приближался железнодорожный мост. У Петра появилась надежда: может быть, удастся ухватиться за выступ быка и продержаться, пока не подойдет лодка. Но еще раньше они наскочили на что-то железное, потом говорили — на затопленный катер. Ему поранило ноги и живот. Но он успел ухватиться рукой за какой-то прут. Течение завертело их. Еще сильнее обдирало живот острое железо. Он крикнул девушке:

— Держись за меня!

Очевидно, почуяв спасение, девушка так вцепилась в него, что потом остались от ее пальцев синяки. Тут подошла резиновая лодка, которую спустили тыловики.

В лодке Петру стало дурно. То ли сдало сердце, то ли оттого, что увидел кровь, — она заливала живот и ноги. К крови он никак привыкнуть не мог: в партизанах однажды, когда пришлось перевязывать раненых, он тоже хлопнулся в обморок.

Вернулось сознание — и он увидел над собой знакомое лицо. Его перевязывала Тоня Ромашева. Убедившись, что не бредит, спросил:

— Ты?

— Я, я. Удивляешься? Вот где встретились! Это наш полк.

Петра это не удивило, не обрадовало.

— Кто командует вашим полком?

Она назвала незнакомую фамилию. Значит, не Купанов. Не хотелось услышать, что в полку Купанова так нелепо выставляют людей на смерть.

— Сколько погибло?

— Не знаю.

На другой день Тоня пришла к нему в госпиталь.

Физически Петро был здоров. Но им владела какая-то душевная депрессия: не хотелось ни подниматься с постели, ни есть, ни говорить с соседями, ни даже думать. Поэтому и к ее посещению он поначалу отнесся равнодушно.

— А-а, ты?

Она заметила это равнодушие и растерялась.

— Я тебе меду принесла. Настоящий, натуральный. Не эрзац. Хлопцы из улья взяли.

— Сколько погибло?

— Девять, — она вздохнула.

— Девушки?

— Один мужчина. Командир взвода.

— Как… та, что… — он хотел сказать «что я спас», но осекся: Лена Аничкина вытащила свою сразу, а он, мужчина, не осилил, чуть сам не утонул вместе с ней.

— Ничего. Лежит у нас в санчасти. Молчит только, как немая. Напугалась. Переживает…

— Молчит?