Тревожное счастье

Я не услышал ни азимута, ни высоты, которую он передавал, потому что застрекотали стрелки синхронной передачи. Но неровный тяжелый гул я услышал. Это шли они. Шли на нас, неся на своих крыльях смерть. Сколько их? Снова те же отвратительные ручейки холода потекли по спине, еще сильнее затряслись колени, неведомая сила подбрасывала тело, и сиденье подо мною неприятно бренчало.

Первый выстрел больно ударил в уши, и к страху перед самолетами присоединилась боязнь собственных выстрелов.

«Это потому, что я не открыл рот, — помню, подумал я. — Надо раскрыть рот. Раскрыть рот!»

И, ожидая следующего выстрела, я широко разинул рот. Но стрелки… Я не совсем точно совмещаю их. От этого зависит, будут ли сбиты проклятые фашисты или улетят назад. Однако что там делают приборщики? Почему так лихорадочно скачет стрелка? Разве так можно стрелять?

— Трусы! Аристократы! Крысы! Дрожь вас взяла! — ругал я своих товарищей по прибору, лихорадочно бросая орудие то в одну, то в другую сторону.

А гул, страшный, незнакомый, от которого дрожит все вокруг, — вот он, над самой моей головой. Сейчас полетят бомбы. Я вбираю голову в плечи, готовясь «принять» на себя первую бомбу…

Почему же молчит наша пушка? Неужели я больше не слышу выстрелов? Нет, я не оглох. Я слышу человеческие голоса. Кто-то схватил меня за плечи.

— Не вертись ты, мать твою… Вертится, как… Снаряд заклинило!

В мирное время сержант ни разу никого не обругал, а тут крыл самой отборной матерщиной. Я не сразу понял, что произошло, что значит «заклинило», потому что при учебных тренировках никогда такого не было.

— Ключ! Где ключ? Ты отвечаешь за инструмент!

— Какой ключ? Ключей много.

— Да этот…

Я соскочил с сиденья и увидел, что случилось, какой ключ нужен. Из магазина торчала шляпка патрона, зажатая клином затвора. Заряжающий Фома Павлюк, бывший тракторист, парень шести пудов веса, который в столовой всегда просил «переиграть», стоял растерянный, белый как полотно, беспомощно опустив свои пудовые кулаки. Остальные номера искали ключ-экстрактор, чтоб вытащить патрон, и нигде не могли найти, хотя все знали, в каком ящике он должен лежать.

Мне показалось, что гул самолетов рассеялся и как бы отдаляется. Я глянул в небо и невольно пригнулся: прямо надо мной, в самом зените, висели два черных креста в желтых кругах. Больше я ничего не увидел — только эти кресты. Потом я бросил взгляд на огневую позицию батареи, и меня поразила странная картина. Вопреки правилам стрельбы, все четыре орудия повернуты в разные стороны с разными углами возвышения, и только одно, четвертое, ведет огонь. Я подумал: значит, вражеские самолеты идут не боевым курсом, а со всех сторон и все наши точные, умные приборы, в которые мы так верили, — ненужная вещь, зря там до хрипоты кричат приборщики.

Мои мысли оборвал огромной силы разрыв, от которого колыхнулась под ногами земля. За ним — второй, третий… Над аэродромом, над поселком взметнулись столбы пламени и дыма. Теперь я видел их, фашистские самолеты, видел даже, как отрывались бомбы. Они с разных сторон заходили на аэродром, с которого поднимались захваченные врасплох наши истребители. Один из них вынырнул прямо из разрыва и… загорелся в воздухе. Второй, не набрав высоты, врезался в здание клуба летчиков. На моих глазах гибли люди… Наши люди!.. Ошеломленный, оглушенный, я не мог оторвать глаз от страшной картины войны и даже забыл о своем страхе. Там, в тех истребителях, сидели такие же парни, как я, вероятно, и у них есть жены и дети, которых они уже никогда не увидят… Они не просто убиты, они горят живые…

Истребители, которым удалось взлететь, атаковали вражеские бомбардировщики. Начался воздушный бой. Снова появились «мессершмитты».

Пламя взметнулось рядом с огневой позицией, там, где на берегу ручья стояло деревянное здание столовой. Со свистом пролетели камни, куски дерева. Вверху, в дыму и копоти натужно взревели моторы.

«Падает», — мелькнула мысль.

Нет, самолет не падал, он пикировал на батарею. Загрохотали его пушки, ударили крупнокалиберные пулеметы. Послышались разрывы уже с другой стороны нашей огневой позиции.

Я взглянул вверх и снова увидел все те же черные кресты в желтых кругах, словно они повисли здесь навсегда. Сквозь гул, взрывы, стрельбу мы все же услышали команду лейтенанта Купанова:

— В укрытие!

Первым нырнул в земляную нишу Павлюк. Для меня места в нише не осталось; пока я огляделся, все щели заняли, из каждой торчали ноги в обмотках. Я упал на землю возле орудия и засунул голову под лафет. Видимо, я недолго так лежал, потому что не успел подумать о чем-либо существенном, а может, это были минуты такого оцепенения, что даже мысли не приходили и все сложные ощущения исчезли. Кто-то довольно грубо потянул меня за гимнастерку и зло приказал:

— Вылезайте, черт возьми!

Я высунул из-под лафета голову и увидел перед собою командира дивизиона майора Ермилова. Дух дисциплины сразу поднял меня на ноги. Я вскочил, вытянулся, поправляя гимнастерку.

— Почему не стреляете?