Тревожное счастье

Саша опустилась на стул возле кровати, наклонилась над Петром и, взяв его горячую руку, прижалась к ней щекой.

Люба недружелюбно усмехнулась и поправила пузырь со льдом на голове больного.

— У него сорок один температура. Все время держим лед, — сказала она сухо, вероятно желая подчеркнуть, что больному нужна не нежность, а заботливый уход. — Тяжелый случай двухсторонней пневмонии. Ждем кризиса… Ты подежуришь возле него?

— Я буду тут…

— Должно быть, Бася Исааковна не разрешит. Мне и так достанется, что впустила тебя. Беру на себя.

Саша вспомнила: когда они ходили сюда на практику, все очень боялись этой суровой Баси Исааковны, главного врача. Но теперь она никого не боялась. «Никто меня отсюда не прогонит. Не уйду», — решила она, готовая отстаивать до конца свое право быть при нем.

Она уверенно поправила подушку, одеяло. Смотрела, как страдальчески отражается боль на лице мужа, и сама чувствовала эту боль где-то глубоко в груди. Петро стонал — она нежно гладила его руку, щеки. Соседи-больные с уважением разговаривали с ней, расспрашивали, откуда она, рассказывали, как привезли Петра, как он бредил все эти дни, жаловались на свои болезни. Она им отвечала, что-то советовала, даже кого-то выслушала… Но потом не могла вспомнить, о чем ее спрашивали, что она отвечала, зачем она выслушала: это смешно — ей, фельдшерице, выслушивать больного после опытных врачей! Но тогда она не думала об этом. Она была благодарна этим людям за то, что они так тепло говорят о Петре, и хотела им сделать что-нибудь приятное и полезное, чем-нибудь помочь. Но что бы она ни делала, с кем бы ни разговаривала, она не отрывала глаз от Петра. Мысль о том, что он может умереть, больше не приходила. Такая мысль не могла появиться, пока она видела, как он дышит, стонет, морщится от боли. Его жизнь — это ее жизнь, а даже самый безнадежно больной человек думает только о жизни. Только о жизни! Саша представляла себе, как Петро опять приедет к ней и она уже больше никуда его не отпустит. Он хотел ехать на место назначения, куда-то в Белосток. Нет, не надо ему ехать. Они будут ходить вместе по полю, сидеть в саду. Потом она возьмет отпуск, и они поедут на пароходе. Она вспомнила, как перед болезнью он уезжал от нее. Они ехали вместе до Речицы — ее вызывали в райздрав. Они долго ожидали парохода. Петро сказал, что ему холодно. Она закутала его в свой шерстяной платок. Он, закутанный, заснул, положив голову к ней на колени. А потом пришли какие-то девушки-хохотуньи и разбудили его. Возможно, он и простудился тогда, в ту ночь?

Петро вдруг застонал и позвал:

— Мама! — потом сказал что-то непонятное. — На Ягодном не проедем, нет! Пойдем!..

«Мама»… У Саши подступил комок к горлу, она и обрадовалась его голосу и ревниво хотела, чтоб он позвал ее.

Через минуту он открыл глаза, долго смотрел на нее, потом слабо усмехнулся и прошептал:

— Саша!.. — И тут же пожаловался, как жалуется ребенок матери: — Мне очень больно, Саша.

— Больно, Петя, больно, я знаю. — Она наклонилась и поцеловала его в горячие сухие губы.

Люба заглянула в палату и сказала:

— Ты покорми его, он ничего не ест. Может, у тебя станет…

Он действительно не отказался от еды, хотя ему было тяжело глотать. Когда она кормила, больные вдруг легли в свои кровати и зашептали:

— Идет. Идет…

— Ложись, хлопцы!

Саша поняла, кто идет, только тогда, когда увидела в дверях Басю Исааковну. Главврач делала обход. Она останавливалась у каждой кровати, слушала объяснения лечащего врача, спрашивала больного о самочувствии, давала указания. Дойдя до кровати Петра, она сурово спросила у Саши:

— А вы кто?

Саша смутилась и стояла, как провинившаяся ученица.

— Я? Я — фельдшер…

— В моей больнице я не знаю такого фельдшера. Вы кто больному?

— Я?.. Сестра, — она не понимала, почему не призналась, что жена, вероятно, побоялась, что не поверят или скажут что-нибудь обидное, оскорбительное.

— Кто пустил? — обратилась главврач к дежурному врачу.

Тот пожал плечами.

— Я пустила. Мы вместе учились, — с неестественной улыбкой сказала Люба.

— Разрешите мне остаться, — несмело, со слезами в голосе попросила Саша.

— Полчаса, — милостиво разрешила Бася Исааковна.

Саша со страхом наблюдала, как врачи осматривали Петра, как, отойдя, шептались, повторяя страшное слово «кризис», и она решила не оставлять мужа, что бы ни говорили, что бы ни делали.

Через полчаса Люба попросила Сашу оставить палату. Больные напали на Любу: разве она не видит, в каком состоянии близкий человек! Пусть сидит, никому она не мешает. Люба вышла и больше не возвращалась. Больные успокаивали Сашу, подбадривали, называя с ласковой иронией сестрой. Она не понимала, зачем ее успокаивают: она не плакала, не ломала рук в отчаянье, она просто сидела и не сводила взгляда с любимого лица; она не знала, что его боль, его страдания отражаются и на ее лице, а со стороны это было хорошо видно.

Под вечер в палату опять пришла Бася Исааковна.