Тревожное счастье

— Вы еще здесь? — Казалось, главврач не удивилась, а очень испугалась, потому что почти простонала: — Боже мой, что происходит в моей больнице! — и раздраженно крикнула: — Любовь Андреевну и Зою Петровну ко мне! А вы, голубка, идите за мной.

Саша пошла, покорная и молчаливая. В кабинете главврач приказала:

— Снимайте халат!

Саша сняла. Бася Исааковна сунула халат в шкаф.

— Это мой халат, — попыталась возразить Саша.

— Идите, и чтоб больше я вас здесь не видела! Я еще в райздрав напишу, голубка…

Саша вышла во двор, села на скамейку и горько заплакала.

Ночь, длинную и мучительную, почти без сна, она провела у своей бывшей квартирной хозяйки. А утром опять пришла в больницу. По-видимому, главврач нагнала такого страха на персонал, что Сашу никто не хотел слушать. Сестры не выполнили даже ее простой просьбы — не сказали, как здоровье Петра. А Люба прошмыгнула мимо и не поздоровалась.

Саша сидела на скамейке у больничных ворот и ничего не видящими глазами смотрела на голубей, воркующих на крыше соседнего дома. К воротам подъехал извозчик. С коляски осторожно сошла маленькая женщина в простой шерстяной кофте и суконной юбке. Бася Исааковна на этот раз была совсем не похожа на сурового и властного главного врача больницы.

Саша взглянула на нее с ненавистью. Женщина тоже задержала на ней свой взгляд и, вероятно, вначале не узнала. Она прошла через проходную, что-то сказала сторожам и вдруг вернулась обратно.

— Вы еще здесь? — спросила она у Саши теми же словами, что и в палате, но совсем другим тоном.

— А где же мне быть?

— Ах, какая молодежь! — вздохнула Бася Исааковна, и нельзя было понять, осуждает она или одобряет эту молодежь. — Идите за мной.

Во дворе она сказала:

— А говорить неправду старшим некрасиво. Мне сообщили, что это ваш муж. Да?

Саша покраснела, и сердце ее наполнилось нежностью к этой доброй женщине.

Надев халат, Саша взбежала на второй этаж и только перед дверью знакомой палаты перевела дыхание. Она со страхом открыла дверь и остановилась. И первое, что увидела, — его глаза, живые, ясные. Они смотрели на нее. Пытаясь подняться, он крикнул:

— Саша!

Это был слабый, но радостный крик человека, который после смертельной опасности вдруг понял, что спасен.

VI

Вещей было мало — все тот же студенческий портфель; заботливые Сашины руки положили в него самое необходимое, что может понадобиться солдату в далекой дороге.

Хозяйка предложила:

— Давайте посидим минутку.

Они сели рядом на длинной скамье, только маленькая Нинка — на березовом чурбаке у печи. И вдруг хозяйка заплакала, вытирая слезы краем платка.

— Что это вы, Аня! Чего доброго, и меня разжалобите, — шутливо проговорила Саша, а у самой дрожали губы и голос неестественно звенел. — Пойдем, Петя, а то мы всех расстроим, вот и Нинка уже всхлипывает.

Петро поднялся и протянул руку.

— Прощайте, Аня.

Она обняла его.

— Прости, Петя, если что…

— Ничего, все хорошо, Аня… Спасибо вам…

— За Сашу не волнуйся, служи счастливо…

Саша вышла первая: ей тяжело было смотреть на это прощание.

Утро было солнечное, ясное, но уже холодное. Петро догнал Сашу на улице и сказал:

— Хороший человек Аня! — Он совсем забыл, что год назад люто ненавидел ее.

— Она мне как мать, — призналась Саша.

— Давай я понесу портфель.

— Нет, нет, я… Тебе еще хватит нести, еще руки заболят. Надо было попросить коня. Зря ты не захотел.

— Я хочу пройти по нашей дороге… Когда я буду ходить тут опять… А на шоссе, может, сяду в машину.

Из-за ограды двора, который они миновали, послышался женский голос:

— Смотри, как докторша мужа в армию провожает. Хоть бы слезинку уронила…

— Видишь, меня осуждают.

— Глупости.

Они вышли в поле. Березы на кладбище стояли в желтом пламени. Дорожная колея была забита опавшими листьями. На изгородях, на почти уже голых вишнях, на придорожных кустах висела паутина бабьего лета.

Петро много читал, не раз видел, как радуется молодежь, уходя в армию. Почему же у него нет этой радости? Он подумал, что, вероятно, печаль, сжимающая ему сердце, навеяна осенью. «Зачем призывают осенью, когда природа грустит? Пусть бы это происходило весной, когда все зацветает, оживает, когда весело…»

Он просто искал оправдания своей грусти, ему было стыдно — разве он хуже других? Разве он не стремился еще со школьных лет в армию, не мечтал поступить в военную школу? Нет, он с гордостью и радостью идет выполнять свой почетный гражданский долг! А это настроение оттого, что тяжело оставлять Сашу. Скоро эта безлесная равнина покроется снегом. Станет еще тоскливей. Саша одна будет сидеть длинными вечерами, а днем ходить к больным. Он увидел, как Саша взяла портфель в другую руку.

— Тебе тяжело. Дай я понесу.

— Ни капельки. Что ты выдумал!

— Знаешь, ты вообще меньше теперь ходи, пусть возят. А то будешь бегать в дальние деревни…

— Почему меньше?

— Почему, почему?! Ты знаешь почему.

— Глупенький ты! Ничего ты не понимаешь. Ходить надо больше. Это полезно и мне и ему.

— Ей!

Саша засмеялась:

— Какой ты упрямый. Все равно — ребенок.