Тревожные будни

Но почему ушел домой Свиридов? Где был хозяин дома — Остапенко, когда третий снял со стены его ружье, достал патрон, вложил его и выстрелил?

«Интересно, осмотрел ли лейтенант Захаров ручку на окне? На ней могли быть следы пальцев убийцы... Впрочем, убийца, видать, — опытный преступник. Он принял меры и к тому, чтобы на ружье не осталось никаких отпечатков пальцев, кроме хозяйских...»

Майор, открыл глаза и внимательно посмотрел на занавеску. Ситец был совсем новый, еще ни разу не стиранный, и поэтому сразу можно было заметить характерные смятины материи в том месте, где через занавеску брались за ручку окна...

«Да, этого, третьего, голыми руками, видать, не возьмешь, — подумал Головко. — Но каковы мотивы преступления? Темно, как ночью в густом лесу!»

Быстрым, решительным движением майор встал с кресла, закрыл окно и вышел из домика, тщательно заперев двери.

Через пять минут он уже сидел в отделе кадров лесхоза, единственным работником которого был парторг Николай Николаевич — высокий худой человек с седыми висками и внимательными, спокойными глазами.

— Здравствуй, начальник! Рад тебя видеть! — улыбнулся он, протягивая руку майору Головко. И поморщился: — Ну и хватка у тебя! Медвежья! — Он потер руку.

— Прости, Николай Николаевич! — смутился майор. — Профессия наша силы требует...

— Понимаю! Садись! — Николай Николаевич включил в розетку электрический чайник. — Чай будем пить... Хорошо, брат, что сам решил заняться этим делом. А то я боялся, что твой Шерлок Холмс дров наломает. Пытался я с ним вчера поговорить — куда там! На лице таинственность и ответственность отражаются, в голосе важность...

— Молодой он еще, Николай Николаевич! А молодость часто человека пошатывает...

— То-то что пошатывает! А Петр Иванович наш из-за этих пошатываний за решетку угодил. И в поселке недобрые слухи идут, что милиция невиновного посадила. И бабы наши сегодня утром передачу Остапенко понесли. Уважают у нас этого человека, за доброту, за сердечность уважают... А вы его за решетку!

— Ну, к этому имеются серьезные основания, Николай Николаевич! — возразил Головко. — Улики, как говорится, железные! И все против Остапенко...

— Ох и люди вы, милицейские! — нахмурившись, воскликнул Николай Николаевич. — Для вас главную роль играет не сам человек, не душа его, а разные там анализы и отпечатки! Значит, и ты, начальник, отпечатку веришь, а людям — нет?!

— Не горячись, парторг! — усмехнулся Головко. — Чайник выключи, закипел уже! — Чуть прищурившись, он взглянул на Николая Николаевича. — Анализам и отпечаткам надо верить. Сказать тебе по правде, я почти уверен, что все эти улики подтасованы против Остапенко, что он не убийца...

Рука парторга с заварочным чайником замерла над стаканом. Смешно полураскрыв рот, Николай Николаевич ошалело смотрел на майора.

— Так Кто же убийца?!

— Пока еще не знаю! Хочу, чтобы ты мне помог найти негодяя... А пока давай чаю!

— Пей, дорогой ты мой! Пей сколько хочешь! — воскликнул парторг. — Вот, бери варенье. Вишневое! Жена варила... А помогать я тебе охотно соглашаюсь. В чем хочешь. Даже собакой розыскной, если надо, стану!

— Не требуется! — весело рассмеялся майор. — Собаки у нас свои имеются... — Он стал серьезным. — А вот скажи, Николай Николаевич, земляки Остапенко и Свиридова у вас в лесхозе есть?

— Земляки? — удивился парторг.

— Ну да! Из Белоруссии... Ведь Остапенко и Свиридов — белорусы...

— Кто у нас белорусы? — сдвинул брови Николай Николаевич. — Горбаткин, звеньевой, белорус, из-под Гомеля....

— Сколько ему лет?

— Молодой совсем... Только что женился...

— Так! — Майор кивнул головой. — А еще кто?

— Лесовод наш, Зенкевич, в Белоруссии, на Полесье, работал...

— Сколько лет Зенкевичу?

— Ну, лет тридцать пять...

— А еще есть люди из Белоруссии?

— Еще?! — Николай Николаевич покачал головой. — Еще вроде нет... — И вдруг, вспомнив кого-то, вскинул голову: — Стой! Есть еще один белорус! Канцевич Семен Федорович. Три дня назад по рекомендации Петра Ивановича Остапенко принят на должность звеньевого лесопитомника... Остапенко и Канцевич — друзья по партизанскому отряду...

«Вот он! — подумал Головко. — Похоже, что Канцевич и есть этот третий... Недавно прибыл... Знает Остапенко и, наверное, Свиридова давно...»

Стараясь не показать острого чувства заинтересованности, майор отхлебнул из чашки и с безразличным видом спросил:

— Личное дело на него имеется?

— Вот, пожалуйста! — Парторг перебрал несколько тоненьких папок, лежавших на краю стола. — Вот дело Канцевича...

Майор Головко раскрыл папку. С фотографии на него смотрело благообразное немолодое лицо. В листке по учету кадров значилось, что с 1941 по 1943 год Канцевич находился в партизанском отряде, затем угодил в фашистский концлагерь, откуда был освобожден Советской Армией.

«Неужели это тот самый, третий?» — подумал майор, вглядываясь в ничем не примечательное, немного оплывшее от возраста лицо Канцевича. И спросил:

— Где он сейчас?

— На работе... В лесопитомнике.

— А живет где?