Тревожные будни

Майор Головко несколько минут наблюдал за спящим. Лицо лесника то и дело меняло свое выражение. Вот мучительно сдвинулись густые седоватые брови, глубокие складки прорезались по сторонам закушенных губ, сжались огромные кулаки. Затем, словно под чьей-то ласковой рукой, разгладились складки и морщинки, улыбка тронула губы. А суровое лицо спящего стало очень добрым...

«Что ты за человек, Петр Остапенко? — подумал Головко. — Как тебя понимать?»

* * *

Лейтенант Захаров вошел в дежурную комнату мрачный и расстроенный.

— Дайте закурить, Семен Петрович! — попросил он у сержанта Нагнибеды.

Лейтенант жил на квартире у Нагнибеды и очень уважал пожилого, бывалого сержанта и его жену, которая звала его просто сынком.

— Что случилось, Владимир Сергеевич? — удивился сержант и протянул Захарову кожаный кисет с едким табаком-самосадом, который выращивал на своем огороде.

Захаров вскинул брови и безнадежно махнул рукой.

— Видать, расстаться нам скоро придется, Семен Петрович! — подрагивающим голосом сказал он. — Не ко двору пришелся. Буду просить перевода.

Он свернул увесистую самокрутку и взял спички.

— Да что случилось, Владимир Сергеевич? — встревожился сержант. — Говорите! Не чужой ведь вы для нас, сами знаете...

Лейтенант затянулся и закашлялся. Слезы выступили на его голубых глазах.

— Фу! Будто... штопор в легкие втянул! — наконец выговорил он.

— Вот и жинка мне то же самое говорит! — улыбнулся сержант. — А я привык... Устанешь, затянешься разок — и сразу бодрость вернется... Так что случилось?

— Да вот... Не угодил я чем-то нашему начальнику. Я старался, можно сказать, сразу раскрутил это дело об убийстве, а товарищ майор недоволен...

Сержант Нагнибеда нахмурился, вышел из-за стола и положил широкую, могучую руку на плечо лейтенанта.

— Постой, сынок, не горячись, — задушевно проговорил он. — Прости, что я с тобой так по-свойски, без званий, разговариваю...

— Ну что вы, Семен Петрович! Я же понимаю!

Глаза Захарова растроганно блеснули.

«Мальчишка еще! — подумал сержант. — Как есть мальчишка!»

— Так за что же тебя пропесочил наш майор? — спросил он.

— Да вот, не понравилось ему, что веселый я... А чего мне слезы лить, если один пьяница другого пристрелил. В нашем деле не положено слезы проливать, мы не девчонки!..

Сержант убрал руку, вздохнул и задумчиво прошелся по дежурке.

— Так-то оно так, Владимир Сергеевич! — проговорил он. — Но и радоваться ведь нечего, если человек погиб... Ты вот прикинь на минутку, что погиб это знакомый тебе, друг, скажем...

— Может быть, тут вы правы, Семен Петрович, — согласился лейтенант Захаров. — Но, знаете, мне показалось, что майор Головко не рад вроде раскрытию преступления.

— Ну это, сынок, ты того! — решительно возразил сержант.

— Тогда, может, он не верит тому, что убийца — этот самый алкоголик Остапенко... Все улики против него говорят, а майор не верит...

— Улики?! — переспросил сержант. — Улики, Владимир Сергеевич, они, эти самые улики, безлики...

— Как это так?

— А так! Случается, что все улики вроде виновным человека делают, а он — безвинен. Вот было у нас одно дело в магазине, на хуторе. Продавщица там была молоденькая, неопытная. Привезли ей товар, расписалась она в накладных. А на следующее утро устроили в магазине внезапную ревизию. И вскрыли недостачу дефицитного трикотажа — шесть кофточек из японского вуйло-нейлона не хватило... Девчонка ревет, доказывает, что принимала она двадцать этих самых кофточек, а в документах записано двадцать шесть... А документ — это же главная улика, слова к делу не подшить... Погорела бы девчонка, если бы не наш майор Головко. Поговорил он с продавщицей и поверил ей. Человеку поверил, а не мертвому документу... С другой стороны — от базы — стал майор дело раскручивать. Я ему помогал, потому и знаю... Нашли мы женщин, которым экспедитор эти самые вуйло-кофты маханул. А потом и сам экспедитор повинился. Оказалось: доставил он в хуторской магазин товар двадцати наименований. И на каждое отдельную накладную выписал. Только на копеечные носки он накладную не выписал. А на кофты два документа составил — на двадцать штук и на двадцать шесть. Ну а девчонка — дурочка — вместо двадцати шести пар носков на двадцать шесть кофт накладную подмахнула. А на двадцать кофт накладную жулик-экспедитор уничтожил потом...

— Так тут же не накладные и не кофты, Семен Петрович!

Сержант Нагнибеда повернулся к Захарову и прямо, твердо посмотрел ему в глаза.

— Вот в том-то и дело, Владимир Сергеевич, что тут не кофты и не накладные! — сказал он. — В том-то и дело! Здесь и ответственность тяжелее, о жизни человека дело идет... Значит, все здесь десять раз проверить нужно, а потом уж отрезать... Ведь за убийство по нашим законам — сам знаешь! — высшая мера присуждается...

— Я понимаю! — чуть смущенно согласился Захаров.

— А понимаешь — тем лучше... Наверное, хочет майор Головко все твои улики еще раз проверить. Ведь улики-то можно так подстроить, что невиновный попадет, а виноватый в кусты уйдет. А этого допускать мы не можем, не имеем права...