Тревожные будни

«Чего я прицепился к парню?! — мысленно сам себя упрекнул Головко. — А впрочем, пусть учится понимать, что радоваться следует, когда предотвратишь преступление, а не тому, что его раскроешь! Каждое преступление — это несчастье... Особенно такое!»

— Ладно! Идите отдыхать, лейтенант! — все так же хмуро разрешил майор. — Завтра с утра займемся подследственным...

Все с тем же недовольно-обиженным видом лейтенант Захаров попрощался и вышел.

«Молод еще, зелен, — подумал майор. — Ну ничего, парень, видать, толковый... Обкатается...»

Он поднялся из-за стола и снова прошелся по кабинету. За окном уже совсем стемнело, словно кто-то снаружи задернул черный бархатный занавес, кое-где расшитый серебряными лучистыми звездами. Прохладный ветер с гор доносил такие свежие и хмельные ароматы, что майор, уже доставший из кармана пачку «Примы», сунул ее обратно. Не хотелось портить запахом табачного дыма этот душистый, бодрящий воздух.

«Да, а этот самый, лесник, Свиридов уже никогда не вдохнет этих свежих запахов, не увидит этой ночной красоты!» — подумал Головко.

Он еще раз вспомнил все, что ему сообщил Захаров, что он прочитал в деле.

«Черт знает что! Все выглядит так, точно преступник нарочно старался облегчить работу следователю! — размышлял майор. — Все улики — и ружье, и патроны с волчьей картечью и даже следы пальцев на ружье — так и кричат: вот он я, убийца!»

Головко знал, что в пьяном дурмане человек может просто по глупости совершить любое преступление, не заботясь о последствиях. Но он обратил внимание на одно противоречие, не замеченное лейтенантом Захаровым. Если убийца в момент выстрела был в состоянии легкого опьянения, то он, очевидно, попытался бы как-то скрыть улики. А если он был мертвецки пьяным, то едва ли сумел бы попасть в голову Свиридову... Впрочем, конечно, возможны и случайности...

«Что за люди Свиридов и Остапенко? — думал майор Головко. — Они не были врагами. Скорее можно допустить, что оба лесника были в дружеских отношениях. Ведь с врагами за водкой в магазин не ходят и не выпивают у открытого окна... Может быть, случайная пьяная ссора?!»

Многолетний опыт вдумчивой следственной работы приучил Головко к тому, что при раскрытии любого преступления главную роль играют не чисто внешние обстоятельства дела, а глубокое проникновение в то, что иногда остается под спудом, — в психологию преступника, в мотивы преступления.

Нахмурив широкие брови, Головко поднял телефонную трубку и набрал номер коммутатора лесхоза. Там он попросил квартиру парторга, старого знакомого. Услыхав знакомый глуховатый басок, Головко поздоровался:

— Здорово, Николай Николаевич! Майор Головко беспокоит... Ты, понятно, знаешь о несчастье, которое случилось в вашем поселке?

— Еще бы! Весь поселок и сейчас, как улей встревоженный, гудит...

— Ты, конечно, знаешь и убитого, и подозреваемого в убийстве?

— Знаю! Очень даже хорошо знаю! И прямо тебе скажу: дров наломал твой Шерлок Холмс — не мог Остапенко совершить убийства! И тем более никогда бы он не убил своего старого друга Свиридова!

— Это почему же ты так уверен?

Слышно было, как парторг иронически хмыкнул в трубку.

— А потому, что знаю я этих людей, знал их давнюю дружбу. Еще с войны они дружат. Оба в Белоруссии партизанили. И у того и у другого семьи были фашистами уничтожены, заживо сожжены. Потом Остапенко Свиридова от смерти спас, из фашистского застенка вызволил. И в один лесхоз их эта давняя дружба, привела...

— Так! — Головко скупо усмехнулся. — А вот мой Шерлок Холмс, понимаешь ли, улики собрал против Остапенко... Веские улики, поверь мне, Николай Николаевич!

— «Улики», «улики»! — Голос парторга так загрохотал в трубке, что майор отодвинул ее от уха: — Что мне твои улики, когда я человека знаю и твердо могу сказать: не убивал он!..

— Сильно пьян он был, Николай Николаевич, — мягко возразил Головко.

— Знаю и это! Грешили этим делом и покойник Свиридов, и Остапенко. Сначала, когда узнали о гибели своих семей, с горя пили... Потом просто так. Только Остапенко, он не то что в трезвом, но и в пьяном состоянии добряк из добряков... Все поселковые ребята его родным дедом считают. Зверюшки всякие — и больные, и подраненные — у него приют находили... Нет, товарищ майор! Займись-ка ты этим делом сам! Пока твой Шерлок Холмс хорошего человека даром не угробил, займись. Прошу тебя об этом!

— Ладно, Николай Николаевич! Займусь! Бывай здоров! — пообещал Головко и повесил трубку.

Прежде чем уйти домой, он спустился в полуподвальный этаж и велел открыть камеру, где находился Остапенко.

На деревянных нарах, широко раскинув могучие руки с тяжелыми кистями, спал широкоплечий седой человек — большеносый, с широким открытым лицом и нервно вздрагивающим, скорбным ртом.