Тревожные будни

Александр Попрядухин.Многое мне нравится в Москве. Часами могу ходить по Кремлю, любоваться Красной площадью. В свободное время часто брожу по бульварам. Но есть место в столице, которое особенно мне дорого. Октябрьская площадь. Первый мой пост...

— Мать, ты нам что-нибудь посолиднее сооруди... — попросил Нефедов жену. — Первый раз на пост Сашка идет...

— Да неужто сама не понимаю? — обиделась жена. — Завтрак будет что ни на есть праздничный. Накормлю на весь день. И не крутись под ногами. Помог бы парню форму в порядок привести...

Александр Васильевич вернулся в комнату, но понял, что помощь его не требуется. Отутюженная, с ярко начищенными пуговицами форма ладно сидела на молодом милиционере.

Да, Александр сделал выбор. Не сразу, не вдруг. Съездил сначала в Сивск, поговорил с родными, товарищами и вот вернулся в Москву. Его включили в списки четвертого отделения, поставили на все виды казенного довольствия.

Прошел Попрядухин курсы и теперь готовился к первому заступлению на пост. Идти в наряд для бывшего пограничника — дело привычное. Но одно дело сидеть в секрете на пустынном берегу реки, когда точно знаешь, на чем сосредоточить свое внимание, другое — стоять на оживленной площади, один шум которой кружит голову... Естественно, Саша волновался, ежеминутно беспричинно одергивал китель, снимал с него несуществующие пылинки, поправлял значки.

Нефедов опытен, Нефедова не проведешь: видит, что творится с племянником. Не вмешивается — это надо, чтобы душа горела. Иначе — безразличие одно. А пуще всего на свете не терпел Александр Васильевич людей безразличных. Они, по мнению старшины, — всему тормоз.

Дядя глянул на часы, забеспокоился:

— Чего это старуха наша копается? Не дай бог, опоздаем! Вот сраму-то будет! — и опять побежал на кухню.

Никакого ЧП, однако, не случилось. Минут за десять до развода прибыли родственники в отделение. Народ собирался. Люди получали оружие, спрашивали дежурного о новостях ночи, балагурили, докуривали последние сигареты. Затем прозвучала команда на построение. Четкий инструктаж заместителя начальника отделения. Все по давно заведенному правилу. Но едва строй милиционеров рассыпался, Равчеев поманил к себе Попрядухина:

— Ну, крестник, зайди ко мне на минуту.

Александр вошел вслед за майором в кабинет. Тот предложил сесть.

— Разговор небольшой будет. Понимай его как напутствие старшего.

— Слушаю вас! — с каким-то напряжением произнес Саша.

— Да ты проще себя чувствуй, считай, беседа у нас не служебная.

Попрядухин улыбнулся:

— Мы оба в форме, значит, на службе.

— Хорошо, что цену форме знаешь. Значит, быстрее поймешь меня, Александр Иванович... К чему все это я? Да к тому, что пришел день твоего милицейского крещения. День у тебя сегодня будет трудным. Разное встретится. Может, и губы придется кусать с досады. То, что на курсах получил, — самая малость. Основную науку постигать придется в службе. Еще раз повторяю: с разным встретишься. Но пусть мелочи, какими бы значительными они ни показались, не заслонят от тебя главного...

— А что главное? — спросил Саша.

— Главное? — Равчеев задумался. — Как бы понятнее объяснить... Ну вот в старые времена странники, отправляющиеся в путь за неизведанным, брали в руки посох, чтобы опереться на него в трудную минуту. Таким посохом для тебя должна стать вера в правоту своего дела, уверенность в том, что дело это необходимо людям. И тогда ничто не собьет с выбранного пути. — Майор замолчал, обдумывая что-то, судя по выражению лица, ставшему вдруг серьезным, особенно важное для него. Наконец он проговорил неожиданно интимно: — Будь, Саша, добрым к людям. Иначе сердце зачерствеет. Тогда подавай рапорт на увольнение. Пусть он орет, матерится, а ты его бей вежливостью. Не становись с ним вровень. Понял, дружок?

— Понял, товарищ майор! — голосом радостным от такого участливого разговора старшего товарища, от такой доверительной, отеческой беседы произнес Попрядухин.

— Ну и ладно. Ступай на пост, милиционер!

Скажем сразу, повезло Александру на первых порах службы. Повезло, что наставником его стал человек большой души, подлинного профессионализма, умеющий смотреть вперед, обладающий педагогическим тактом.

Могло же случиться иначе. Попади Саша, скажем, в руки к тому же Еремеичу. И сейчас, заметив вышедшего из кабинета Равчеева раскрасневшегося от волнений молодого милиционера, старшина поспешил к нему с ехидной усмешкой:

— Чего это, как роза, пунцовый? Иль премию авансом получил? Или с какой другой радости?

— На пост иду.

— Эко счастье... — Еремеич в сердцах махнул рукой. — Навидался я таких счастливчиков, на месяц хватало. Пропишутся в столице, а потом — прощай, родимые! Форму в каптерку и — на штатские хлеба. Любопытно будет узнать, на сколько ты задержишься?

— На всю жизнь! — крикнул Саша и побежал к выходу.