Тревожные будни

— Есть еще один существенный момент, — продолжал Отс, — подтверждающий, что Арупыльд сама себе нанесла раны, держа эту болванку в правой руке. Смотрите... — Продолжая говорить, Отс пустил пачку фотографий по рукам. — Кровь из ран стекала но лицу Армильды, по ее одежде, по левой руке, которой она схватилась за голову. Чиста лишь ладонь правой руки, именно та ладонь, которая была поднята вверх и сжимала чугунную деталь. Отсюда и затеки крови на правой руке и внутри рукава до самого локтя. — Теперь итог. — Отс читал, почти скандируя: — «Комиссия врачей-психиатров пришла к выводу, что Арупыльд Армильда... являлась психопатической личностью с ярко выраженными депрессивными наклонностями в период, предшествовавший ее смерти. При обострении депрессивного состояния могла покончить жизнь самоубийством». Остается добавить всего несколько слов. Угроза Пауля довела его жену именно до острого депрессивного состояния. Полагаю, что Армильда Арупыльд нанесла себе удары перед тем, как повеситься, повинуясь голосу воспаленного мозга, твердившего ей: отомсти Паулю. Это и была ее месть — обвинение Пауля в покушении на убийство жены. А потом она забыла о мести и...

Совещание закончилось. Заключение полковника было неожиданным. Он говорил глухо, глядя в сторону и как бы раздумывая вслух:

— Мы совершили огромную ошибку, посадили в тюрьму невиновного. Что может быть страшнее для нас?! Ничего. Это даже хуже, чем нераскрытое преступление. Вам я делаю замечание! — Полковник всем корпусом повернулся к Вески. — У вас не хватило поначалу мужества поверить себе, своей совести. Учтите, только замечание. Часть своей вины вы искупили: по существу, законченное дело не бросили, пошли на конфликт со мной и доискались истины. — Полковник перевел дыхание. — Теперь о главном. Главное все же в другом: с людьми надо говорить, надо уметь слушать их, надо уметь верить им. Вески сумел. Научил Отса. Скажу о себе: я не видел Арупыльда, не слышал его. И в этом корень моей ошибки. Когда решаешь судьбу человека, человека надо знать.

Хеннинг удовлетворенно подумал: «Подвели тебя любимчики... А Вески все же надо поздравить».

Но встать майор не успел. Полковник шагнул из-за стола и протянул обе руки Вески:

— Не только за дело Арупыльда. За Отса и за... урок. — Он обвел глазами комнату и добавил: — Людям надо верить...

ВИЛЬ ЛИПАТОВ КЕДРОВЫЕ ТЫКВЫ

Первое чудо, менее чудное, чем второе, случилось с пятницы на субботу, то есть произошло оно, может, в пятницу, а вот наружу вышло в субботу, рано утром, когда еще и коровы до околицы деревни допылить не успели. Старая старуха Головкина, из тех, что у старшего сына мотоцикл с коляской, как только отдала коровенку пастуху Сидору, так сразу — к русской печке. «Сентябрь на исходе, последние теплые денечки на дворе, дай, — думает, — побалую своих пирогами с брусникой». Заслонку от печки в сторону — бряк, спичку — чирк и ладится поджечь растопку. Не горит!

Всю спичку, до ногтей, изожгла старуха Головкина, а растопка не занимается; она — вторую спичку, снова огня нету. «Ай, — думает, — это вьюшка не открыта, будь она неладна, да и я сама стала сильно бестолковая». Нет, вьюшка открыта, сажи на ней мало, так как недавно чистили. Мать честная, что такое? Вот тебе и пироги с брусникой!

На этом месте вошел в кухню старый старик дед Головкин и говорит:

— Здорово бывали, законная жена Анна Петровна! Каково спалось, какие сны привиделись?

Он часто так разговаривал, старый дед Головкин, а причина культурности была такая, что лет пять работал сторожем при клубе и сидел обязательно на всех репетициях драмкружка.

— Печка-то не растапливается! — сказала старуха Головкина. — Хоть убей!

— Она и не растопится, — важно сказал дед Головкин.

— Это как же так?

— А так! — сказал старый дед Головкин. — Никакая печка без трубы растопиться не может.

Старуха так и обомлела:

— Как это без трубы?!

— А без трубы, и все!

Минут через двадцать, а то и раньше у головкинского дома собрался боевой деревенский народ, хотя и семи часов утра не было. Ребятишек этих, школьников, наверное, десятка три приперлось, хотя в восемь, когда надо идти в школу, каждого из кровати щипцами не вытащишь. А здесь орали и галдели, такие были активные, словно и спать не ложились. Ну, со стариками и старухами понятно — эти со своей бессонницей сильно обрадовались головкинской трубе и вышли на происшествие дружно, кучно. Были и другие люди — кто уже к трактору шел, кто на ближние покосы торопился, а тут такое дело — трубы нету!

— Я это чудо вот как изобрел, — рассказывал дед Головкин. — Спускаюсь, значит, к сеновалу, посередь лестницы останавливаюсь, так как у меня в нутре что-то дает толчок. Ай, думаю, а ведь мне в панораме, как говорят по телевизору, чего-то не хватает! Гляжу: трубы! — После этого дед надулся индюком и заорал: — Глядите, товарищи, трубы нету, пироги с брусникой спечь нельзя! Есть у нас законна власть или нет, что среди ночи у людей печные трубы уводят? Где Федюк Анискин?

— Здесь! — послышался голос участкового инспектора Федора Ивановича Анискина.