Тревожные галсы

На корабле Савчук забрался в свою каюту и развернул сверток. Это была картина, которую Маша обещала написать для музея флота. Другую картину он отвез матери Петра Грачева, а эту передала сюда. Он повесил холст на переборку и отошел в сторонку. Подводная лодка капитан-лейтенанта Василия Грачева стояла у пирса. Из-за сопок блекло светило рыжее солнце. Море — черное, какое-то чужое, а где-то там, в туманной дымке, чернели скалы. Сейчас раздастся сигнал боевой тревоги, лодка отдаст швартовы и выйдет в море на поединок с врагом. «Берет за душу, — вздохнул Савчук. — Несомненно, у Маши есть талант. Ах ты умница моя дорогая, и как же ты любишь военный флот, если все еще помнишь те недобрые, тяжкие годы войны...» Он спрятал холст и прочел записку жены. Маша просила его сразу же передать картину в музей флота.

«Я давно обещала им, — писала жена. — Грачев был твоим командиром, а командиров, как и своих матерей, не забывают. Ты это должен знать, Женя...»

Савчук отложил холст в сторону. Вновь вспомнилась ему война, и то, как тонул он на подводной лодке. На картине лодка была красивой, какой-то элегантной, словно игрушка, а там, на глубине, подорвавшись на вражеской мине, она лежала неподвижно, похожая на огромную мертвую белугу.

«Командиров, как и своих матерей, не забывают... Эх, Маша, — мысленно заговорил с ней Савчук. — Да разве могу я забыть человека, с которым ходил в бой и чей последний приказ я выполнил?.. Во мне Вася Грачев, мой верный, преданный морю командир живет. Я вижу солнце и небо, я дышу воздухом, я слышу голоса людей. А его нет. Он живет лишь в моем сердце, Вася Грачев, но не видит солнца, не слышит голоса людей... Это и в его память я изобрел новую мину. И еще буду изобретать столько, сколько нужно будет родному моему флоту военному...»

Ночью Савчук спал плохо, он часто просыпался, и перед его глазами все время стоял улыбающийся Василий Грачев, командир героической подводной лодки. Он даже слышал его голос: «Савчук, корабль лег на боевой курс, гляди, чтоб твои торпеды поцеловали борт фашистского танкера...»

— Оденусь и выйду на палубу, так душно в каюте, — сказал вслух Савчук.

На палубе было тихо, как было тихо в ту памятную ночь войны.

«Постарел я, ох постарел, — усмехнулся в душе Савчук. — А как вспомню Василия Грачева, своего командира, так сердце щемит. Значит, не так я стар...»

Утром, наспех позавтракав и забежав на минуту к Склярову, Савчук нашел в каюте Петра Грачева.

— Я был только у командира корабля, тебе есть добро... Пойдешь со мной в музей флота, — сказал он.

— Я? — удивился Грачев. — Зачем? И отчего вы так взволнованы?

— Там увидишь, — Савчук передохнул. — Там все увидишь.

— Что? — недоумевал Петр.

— Увидишь своего отца и его корабль. На картине художника увидишь.

...Море затихло. Густая синь воды в бухте еще бугрилась, но накат уже был меньше, чем утром. Сквозь серые тучи пробилось солнце, и бухта сразу заискрилась. Далеко над водой, сколько хватало глаз, стояла дымка.

«Кажется, не сегодня, так завтра выйдем в море», — подумал Савчук, и от этой мысли на его душе потеплело. Он собрался сойти на соседний корабль, куда час назад ушел Скляров, но тут к нему подскочил рассыльный и сообщил, что его просят к городскому телефону.

— Кто?

— Кажется, женщина. Голос тонкий, нежный... — и матрос улыбнулся, покраснев.

Савчук весь напрягся, когда в трубке услышал голос Юли. Она просила его прийти к ним, очень просила. Однако он сказал ей, что очень занят, что торопится на корабль. Нельзя ли визит отложить на завтра? Но Юля была неумолима:

— Я жду тебя, Женя, ты понял — жду!..

Встретила она его с улыбкой, в которой, как ему показалось, была скрыта печаль; и это насторожило его. На Юле было шерстяное платье цвета спелой вишни, с белым кружевным воротничком. В этом платье она выглядела гораздо моложе своих лет. Золотые сережки с маленькими рубиновыми камешками придавали ее лицу свежесть.

— Женя, спасибо, что ты пришел. Это так важно. Я знала, что ты придешь, и все же волнуюсь. Ты заметил, да? Я чувствую, как горит все лицо. Но ты не обращай на это внимания. Ты как устроился на корабле, хорошо? Вот и прекрасно, лишь бы тебе было хорошо. А чего ты стоишь на пороге? Проходи, голубчик мой, проходи...

Савчук снял пальто.

— У меня очень мало времени. Ты извини, Юля, но очень мало времени.

Она усадила его на мягкий диван.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего страшного. Это должно было когда-нибудь случиться. Она полюбила...

— Кто? — не понял ее Савчук.

— Катя. Полюбила и уехала...

В ее голосе Савчук уловил скрытый упрек и понял: ее угнетает не сознание того, что дочь уехала, а нечто другое, более сокровенное и важное. Юля была сейчас не такой, как всегда, — опечаленная, грустная, и когда на ее губах появилась улыбка, она казалась неестественной.

— Не горюй, Юля, — тихо сказал Савчук. — Это должно было случиться.