Тревожные галсы

— Подарок друга-художника, — перехватив его взгляд, сказал командующий. — В годы войны я командовал этим линкором. Помню, в сентябре 1941 года мы стояли в Морском канале, поддерживая своим огнем сухопутные части. В это время налетели фашистские самолеты, и одна из бомб попала в носовой отсек корабля. Взрывом разворотило всю верхнюю палубу. Но линкор остался в строю. Той же осенью была получена директива за подписью Сталина и наркома ВМФ Кузнецова о минировании всех боевых кораблей. Да, да, мы сами минировали свои корабли.

— Я тоже это делал, — подал голос адмирал Рудин, — хотя не верилось, что кто-то мог дать такое распоряжение.

— Вот, вот, не верилось, — продолжал командующий. — Но это было личное указание Верховного Главнокомандующего. Правда, не сразу мы в это поверили, думалось, неужели врагу удастся захватить Ленинград, ведь только в этом случае мы должны были уничтожить свои корабли. Позже в Ленинград прибыл нарком Кузнецов, и от него мы узнали, что Сталин считал положение Ленинграда исключительно серьезным. В одной из бесед с Кузнецовым он сказал: «Ни один боевой корабль не должен попасть в руки противника». Тогда же была послана на Балтику директива о минировании кораблей. Каждый из нас, хотя и выполнил это требование, в душе надеялся, что защитники Ленинграда не дрогнут в боях, выстоят и корабли флота не будут уничтожены. Так оно и случилось.

— Николай Герасимович Кузнецов не все вам рассказал, — заметил адмирал Рудин. — Это ему Сталин поручил составить телеграмму командующему флотом Трибуцу и отдать приказание, чтобы все было готово на случай уничтожения кораблей. Но такую телеграмму подписывать нарком ВМФ не стал и прямо заявил об этом Сталину, для отдачи такого ответственного приказа требуется особый авторитет, и одних указаний наркома ВМФ, мол, недостаточно. Тогда Сталин сказал, что вместо него телеграмму подпишет начальник Генерального штаба Маршал Шапошников. Когда Кузнецов доложил об этом Шапошникову, тот ставить свою подпись наотрез отказался, сославшись на то, что дело это чисто флотское. Они заготовили телеграмму и вдвоем отправились к Сталину, чтобы убедить его поставить свою подпись. И Сталин согласился.

— Кстати, — вновь заговорил командующий, — о критическом положении в Ленинграде и возможности уничтожения Балтийского Флота знал Уинстон Черчилль, он даже предлагал возместить частично ущерб в случае уничтожения советских боевых кораблей. Но Сталин ответил ему, что если придется это сделать, то ущерб должен быть возмещен после войны за счет Германии. Но, к счастью, Балтийский флот остался жить.

— Черчилль многое что предлагал, но когда надо было делать, он всячески тормозил, — заметил адмирал Рудин. — Тому пример открытие второго фронта.

Потом разговор вновь коснулся предстоящих испытаний нового оружия. Командующий просил комбрига Серебрякова лично во все вникать.

— Ну, а вы, Павел Сергеевич, — командующий посмотрел на Склярова, — первая скрипка в этом важном деле. С вас особый спрос.

— Учту ваше замечание, товарищ командующий, — сказал Скляров.

До конца обеда он больше и слова не обронил.

...Скляров посмотрел в сторону моря. Туман рассеялся, и вода отливала вороненой сталью. У скалы, где высился маяк, качалось на волнах рыболовецкое судно. За ним тянулось другое, а чуть дальше — третье. Рыбаки шли на промысел, значит, будет погода.

11

Но погода наутро совсем испортилась. Грязно-серые облака заволокли все небо, сыпал мелкий дождь.

Гончар, закончив настройку контуров передатчика, начал паять провода. Тут пришел мичман Крылов:

— К вам гости...

— Кто? — Матрос загасил папиросу.

— Кажется, подводник. Там он, на юте.

У сходни, поеживаясь, стоял коренастый худощавый мичман с чемоданом в руке. Костя узнал Семена Каштанова, своего земляка. Каштанов-старший с отцом Гончара воевал под Курском. Семен плавает на подводной лодке старшиной команды радиометристов. Весной Костя был в соседней бухте и заходил к нему на лодку.

— Здоров, земляк! — улыбнулся Каштанов. — Дома я гостил. Вот только с поезда...

— Да ну? Эх, не знал я, сынку гостинец мог передать. — Гончар пожал Семену руку. — Ну, как отдыхалось? Рассказывай.

Костя пригласил земляка в кубрик, но он отказался, сославшись на то, что скоро уходит катер. Погода портится, могут рейд закрыть, и тогда ему не добраться в бухту.

Они отошли под навес. Костя узнал, что у Каштанова родилась дочь, жена приболела, потому вернулся из отпуска один.

— Глаша со мной на Севере с первого года службы. Теперь вот сам до осени поживу...

Костя слушал земляка внимательно, и все ему хотелось спросить, заходил ли Каштанов к его матери. Ждал, когда мичман сам скажет об этом. Но тот все молчал. Наконец сказал:

— Виделся с твоими...

— Как там они? — оживился Гончар.

Каштанов разжал губы:

— Мать болеет. Сделали ей операцию... Она все еще в больнице.

Костя помрачнел.

— Не волнуйся, — успокоил его Каштанов. — Аппендикс вырезали. Теперь она поправилась. Я не хотел тебе все это говорить, и отец наказывал молчать.