Тревожные годы

И Тебеньков, и Плешивцев - оба религиозны, и оба очень усердно выполняют требуемые религией обряды. Оба утверждают, что общество без религии все равно что тело без души, но, в то же время, оба придают своей религиозной практике глубоко различный смысл. Тебеньков стоит на почве государственной религии, говорит, что религия есть один из рычагов, которым государство имеет право пользоваться для своих целей. А лично о себе выражается, что он обязан быть религиозным, потому что должен подавать пример "пур ле жанс". Сверх того, он не скрывает, что религиозность не бесполезна, "как средство обратить на себя внимание начальства" (бывают такие эпохи, когда начальство вдруг все сплошь проникается набожностью, как бывают и такие, когда начальство сплошь проникается скептицизмом). С ним даже был очень любопытный случай в этом роде. Сначала в том ведомстве, где служил Тебеньков, был начальник esprit fort и любил крошечку покощунствовать. Вместе с ним крошечку же кощунствовал Тебеньков и получил (конечно, не за это собственно, но все-таки немножко по поводу этого) повышение. Потом на место прежнего esprit fort поступил новый начальник, который не только усердно посещал подведомственную ему домовую церковь, но даже любил петь на клиросе. Тогда Тебеньков являлся к самому началу службы и не без дерзости выбивал поклоны перед местного иконой. И тоже получил повышение. Ничего подобного Плешивцев не допускает: он религиозен без надежды на повышение. Он тоже считает государство немыслимым без религии, но видит в последней не "подспорье", как Тебеньков, а основание. И, вследствие этого, жалеет о временах патриархов. Религия, почва и любовь - вот триада, которой поклоняется Плешивцев и в которой он видит так называемую русскую подоплеку. Он не может более ясно определить, в чем собственно состоит эта подоплека, но ожидает от нее очень многого.

— Ты проходимец! - говорит он Тебенькову, - ты постное жрешь, потому что знаешь, что князь Иван Семеныч посты блюдет! А я ем постное, потому что этим во мне действо русского духа проявляется! Вот ты и понимай!

— А кто в прошлое воскресенье князю Ивану Семенычу просвирку принес? - неожиданно, словно из пистолета, выстреливает в ответ Тебеньков.

— Я принес! Но не страха ради иудейска принес, а потому, что в этом приношении любви действо проявляется - вот что!

На это Тебеньков уже не возражает, а только потихоньку мурлыкает себе под нос:

A Provins, trou-la-la!

On recolte des roses

Et du jasmin, trou-la-la!

Et beaucoup d'autres choses...

[В Провансе, тру-ля-ля!

Собирают розы и жасмин, тру-ля-ля!

И многое другое... (франц.)]

И Тебеньков, и Плешивцев - оба разделяют человечество на пасущих и пасомых. Но Тебеньков видит в этом разделении простое требование устава благоустройства и благочиния, а Плешивцев и тут ухитряется примостить "любви действо". Тебеньков говорит: "Все не могут повелевать, надобно, чтобы кто-нибудь и повиновался". Плешивцев говорит: "Нет, это не так, это слишком сухо, черство, голо; это чересчур пахнет счетом, арифметикой". И предлагает в основание разделения людей на повелевающих и повинующихся положить принцип "любви". Повелевающие повелевают "любви ради", а покоряющиеся покоряются тоже "любви ради". И это первых ободряет, а последних утешает.

— Да на кой черт тебе эти ободрения и утешения! - спорит Тебеньков, - ведь суть-то в том, чтоб покоряющиеся покорялись - и ничего больше!

— Ты паскудник! ты этого не понимаешь! - отвечает Плешивцев, - ты всюду со своей арифметикой лезешь, из всего сухую формулу хочешь сделать, а для меня совсем другое важно. Для тебя животворящий принцип - палка! а для меня этого мало. И палка, сударь, нема, коли в ней любви действо не проявляется!

Наконец, и Тебеньков, и Плешивцев - оба уважают народность, но Тебеньков смотрит на этот предмет с точки зрения армий и флотов, а Плешивцев - с точки зрения подоплеки. Оба говорят: "Есть ли на свете другой такой народ, как русский!" Но Тебеньков относит свои похвалы преимущественно к дисциплине, а Плешивцев - к смирению.

Таким образом, бойко и живо идут наши вечерние собеседования. Подчас, благодаря пламенности Плешивцева и язвительным замашкам Тебенькова, они угрожают перейти в серьезные стычки, но нас спасает уверенность, что наутро нам всем троим придется встретиться в департаменте и всем троим приняться за общее дело подкузмления. И таким образом, департаментская бездна пожирает все разномыслия и на все наши распри проливает умиротворяющий бальзам.