Тревожные люди

Эстель поспешила к себе в квартиру. По дороге она позвонила дочери и сказала, чтобы та не беспокоилась ни о захвате заложников, ни о том, что она живет одна в такой большой квартире. Потому что Эстель больше не будет жить одна. И по-видимому, бросит курить, потому что женщина, которая снимет у нее комнату, запретит ей курить даже в гардеробной.

Если уж быть совсем точным, то женщина снимет всю квартиру у дочери Эстель, а Эстель, в свою очередь, снимет у женщины одну комнату за ту же сумму: шесть тысяч пятьсот крон. На холодильнике в кухне она повесит помятый рисунок, изображающий мартышку, лягушку и лося. Эстель стянула его из комнаты для допросов, пока Джек ходил за кофе. На этой кухне Мартышка и Лягушка станут завтракать в те недели, когда будут жить у мамы. А каждую новогоднюю ночь они будут все вместе смотреть из окна салют. Пока не наступит последняя ночь Эстель без Кнута, последняя ее ночь на земле.

Когда ее будут хоронить, Ру предложит написать на камне: «Здесь покоится Эстель; старушка любила пропустить рюмочку!» Юлия слегка пихнет ее ногой. Они уйдут с кладбища, держа за руки маленького сына. Юлия всю жизнь будет хранить книги Эстель – и ее винные бутылки. А Мартышка с Лягушкой, став подростками, будут тайком курить в гардеробной.

Где-то на небесах Эстель будет слушать музыку с одним мужчиной и говорить о литературе с другим. Там это можно себе позволить.

Да, кстати. На следующий день после захвата заложников коробка с одеялами так и стояла в подвале многоквартирного дома, где заночевала одинокая и испуганная мама, которой пришлось стать грабителем. Банк так никто и не ограбил, потому что человек, спрятавший в одеялах пистолет, перерыл всю коробку, ругаясь на чем свет стоит, но так ничего и не нашел. Это каким же надо быть засранцем, чтобы украсть чужой пистолет, подумал он.

Кругом сплошные идиоты…

Глава 70

Снаружи подоконник был покрыт снегом. Надя разговаривала по телефону с отцом.

– Надя, птичка моя ненаглядная, – сказал он на своем родном языке, на котором слово «птичка» звучала гораздо красивее, чем по-шведски.

– Я тоже тебя люблю, пап, – терпеливо ответила Надя. Раньше отец с ней так не разговаривал, но к концу жизни даже программисты становятся поэтами. Надя снова и снова повторяла, что завтра, когда отправится его навестить, будет ехать очень осторожно. И все-таки он настаивал, что сам за ней заедет. Папа есть папа, а дочка есть дочка, пусть психологам и трудно с этим смириться.

Надя нажала отбой. В дверь постучали так, будто кто-то, кому не хотелось дотрагиваться до нее рукой, воспользовался кончиком зонта. На пороге стояла Зара. В руке у нее было письмо.

– Здравствуйте. Извините, разве мы назначали встречу? – удивилась Надя, потянувшись за ежедневником, а затем за телефоном, чтобы посмотреть, который час.

– Нет, я просто… – тихо сказала Зара. Ее выдавало легкое подрагивание тонких металлических спиц зонта.

Надя это заметила.

– Заходите, пожалуйста, – встревоженно пригласила она.

Кожа у Зары под глазами словно пошла мелкими трещинками под напором того, что приходилось сдерживать годами. Зара несколько минут молча смотрела на картину, изображавшую женщину на мосту, а потом спросила:

– Вы любите свою работу?

– Да, – нервно кивнула Надя.

– Вы счастливы?

Надя хотела коснуться Зары, но удержалась.

– Да, Зара, я счастлива. Я не чувствую себя счастливой беспрерывно, но я давно поняла, что никто не может быть счастлив все время. Но я счастлива… да. Вы пришли затем, чтобы узнать это?

Зара смотрела мимо нее.

– Однажды вы спросили меня, почему я люблю свою работу, а я рассказала, почему она у меня хорошо получается. В последние дни у меня неожиданно появилось много времени, чтобы подумать об этом, и я поняла, что люблю свою работу, потому что верю в нее.

– В каком смысле? – спросила Надя, хотя больше всего на свете ей хотелось просто по-человечески сказать, что она очень рада Заре. Что она о ней много думала. Переживала за нее.

Зара поднесла к картине руку, едва не коснувшись полотна.

– Я верю в то, что у банка свое место в обществе. Я верю в порядок. Я давно смирилась с тем, что клиенты, журналисты и политики ненавидят нас, это и есть наша задача. Банк утяжеляет систему. Замедляет ее, добавляет бюрократии, делает неповоротливой. Чтобы мир не раскачивался так быстро. Людям нужна бюрократия, чтобы они хорошенько подумали, прежде чем сделать глупость.

Зара замолчала. Надя беззвучно села на стул.

– Вы меня извините за такие слова, Зара, но… похоже, что-то в вас изменилось.

– Рынок недвижимости скоро опять рухнет. Возможно, не завтра, но скоро. Мы это знаем. И все же даем кредиты. Когда люди теряют все, что у них есть, мы считаем это их ответственностью, таковы правила игры: мы полагаем, клиенты сами виноваты, они слишком жадные. Но это не так. Большинство из них далеко не жадные, они просто… как вы сказали, когда мы обсуждали эту картину: они ищут, за что ухватиться. Ради чего стоит бороться. Они хотят, чтобы у них была крыша над головой, место, где можно растить детей, жить свою жизнь.