Тревожные ночи

— В такие ночи, — возобновил свой рассказ Панделе, оторвав наконец взгляд от окна, — я большей частью находился среди бойцов на передовой. Что там ни говори, но одно дело, когда ты глазами нащупываешь места, через которые могли бы просочиться немцы, и совсем другое, когда сам лично выбираешь позиции пулеметов. И именно так провел я тот вечер. Потом, по обыкновению, направился в окопы к бойцам и остановился возле группы солдат из придунайских сел. Я сам оттуда и люблю потолковать со своими земляками. Когда расспрашиваешь их о близких, читаешь или пишешь им письма, всегда грустные, полные любви, чувствуешь, как смягчается твоя тоска по родным местам. Мне писать было некому. Мать моя умерла в первый год войны, ее извели тоска и тревога по мне. Я еще не женат…

— Как? Значит, вы не женаты? — грубо перебил его полковник.

— Нет, — отрицательно покачал головой Панделе. — Не женат. Был однажды близок к тому, но это уже другая история, быть может, не менее печальная.

— Простите меня, — смущенно произнес полковник.

— Пожалуйста, — пробормотал Панделе и продолжал: — Вы знаете, как проходят такие ночи на передовой, если не предстоит наступление. В определенный час вдруг смолкают орудия, погружаются в сон пулемёты и только ракеты изредка разрывают вспышками ночную тьму, освещая верхушки сосен. И все же нет-нет да прорвет неожиданно какой-нибудь немецкий пулемет. Прострочит он свою короткую, одиночную очередь, да так близко, что невольно содрогнешься. Он словно предостерегает: «Внимание! Я здесь. Я еще не ушел». Постоишь, прислушаешься к наступившей тишине, знаешь — наш ответ не замедлит и будет позабористей. Сразу вступят трое, четверо зараз. Прострочат громко, отрывисто, разрывая ночную тишину, словно пригрозят: «А ну, только попробуй приблизиться! Не поздоровится! В порошок сотрем!»

Я привык к таким фронтовым перепалкам и люблю их. Умею издали, с командного пункта, определять, готовится ли атака, или бойцы просто забавляются на передовой… Поэтому я очень встревожился в тот вечер, когда, находясь на наблюдательном пункте, услышал неожиданно в лесу, слева от нас, стрельбу. На моем участке фронта, как и на позициях немцев против нас, царило полное затишье. Вы же знаете, так бывает иногда на фронте, — голос рассказчика смягчился. — Словно заключается негласное перемирие между противниками, которое обе стороны обязуются свято блюсти… Ведь и мы, и немцы одинаково нуждаемся в передышке, в отдыхе. За эти короткие промежутки времени пополняют запасы боеприпасов и людские резервы, подтягивают кухни, переправляют раненых в полевые госпитали. Мы делаем вид, что не замечаем того, что совершается у немцев. Важно только не поднимать шума, уважать этот короткий час передышки, когда можно спокойно выкурить сигарету, подумать в тишине или прикорнуть где-нибудь на краю окопа…

В тот вечер, однако, не пришлось мне насладиться затишьем в обществе моих бойцов. За мной прибыл связной, сообщив, что меня ждет на командном пункте капитан Алексе. Алексе Драгомир был офицером разведки нашего полка.

— Я и его знаю, — подскочил на своей койке полковник. — Он был моим учеником в военном училище. Ах, что за парень! — воскликнул он с восхищением. — У него была голова штабиста, но настоящего, не из тех, кто корпит над бумажками. Представьте себе, господа, — обратился он ко всем нам. — Этот Алексе решался вступать в спор по вопросам стратегии и тактики даже с начальником училища, с самим генералом Николау. Вы, может быть, не знаете, кто такой генерал Николау? Офицер высокого класса. И все же Алексе частенько находил лучшие решения, чем он.

— Значит, вы и генерала Николау знаете? — словно не доверяя, спросил Панделе.

— Знаю, — подтвердил полковник. — Не много, думаю, найдется таких генералов в нашей армии. По пальцам можно перечесть. Образованный. Два диплома имеет. Превосходный штабист и сверх всего — человек. Человек с характером в настоящем значении этого слова. Да, потому-то и туго пришлось бедняге в нашей армии! Так вот этот Николау оставил Алексе при себе. «Жаль мне тебя, — сказал он ему. — В другой армии ты бы сделал карьеру, а у нас!..» Сейчас я не думаю, чтобы он это сделал умышленно, но Алексе женился на его дочери, Флорентине. Должно быть, есть уже и дети после стольких лет.

— Есть, — с трудом прошептал Панделе, — то есть были у них… потому что Алексе уже нет в живых.

— Что вы говорите! — воскликнул полковник, потрясенный. — Убит?

— Да, — глухо выдавил из себя Панделе. — И как убит! — с болью вырвалось у него. — Убит по вине этого зверя Ромулуса Катанэ. В сущности, — Панделе крепко прижал руку к груди, — то, что я вам сейчас рассказываю, имеет гораздо большее отношение к Алексе, чем ко мне!

На несколько мгновений в купе установилась тишина. Панделе крепко сжимал рукою лоб. Затем вынул сигарету и нервно закурил.

— Это был тяжелый удар для генерала! — тихо заметил полковник.

— Он раздавил его, — подтвердил Панделе. — Эта неделя состарила его больше, чем все годы войны. За одну ночь, ту ночь, когда он подписал смертный приговор Алексе, виски у него поседели.