Тревожные ночи

Дождавшись, пока стихнет огонь немцев, я крепко стянул ногу обмоткой и пополз вдоль берега назад к плотине. Я полз, упираясь в землю грудью и локтями и волоча правую ногу, обмякшую, как тряпка. Полз, крепко стиснув зубы от нестерпимой боли, которая жгла мне колено, как раскаленное железо. Я чувствовал, что силы оставляют меня: голова кружилась, в глазах темнело, на лбу выступили холодные капли пота. Когда я увидел наконец дрожащую, словно парящую над водой, тень от плотины, я уже не ощущал ни усталости, ни боли. Меня охватила сладкая истома, чувства мои, казалось, онемели, и я без сил рухнул на свою винтовку. «А может, это Мартон Хорват толкнул нас в ловушку к немцам?» — мелькнула мысль, и я потерял сознание.

* * *

Очнулся я с онемевшей правой ногой и раздирающей болью в коленном суставе. В первую минуту я не мог сообразить, ни что со мною, ни где я нахожусь. Меня мучила страшная жажда. Губы пересохли, лицо пылало. В голове шумело, и она была тяжелая, как свинец. Потом до моего глуха донеслось журчание воды, и я сразу вспомнил все. Открыл глаза. Луна исчезла. Небо покрылось тучами, и только в стороне нашего фронта мерцало несколько разрозненных звезд. Снизу, с Сомеша, дул легкий холодный ветер ранней осени. Тени от плотины на реке не было видно, но плеск воды о дерево напомнил мне, что я нахожусь недалеко от тропинки, ведущей в молодую дубраву.

Я подполз как мог по гравию к воде и жадно припал к живительной влаге. Я пил и пил, не в силах оторвать губ, охваченный каким-то безумием. Потом стянул берет и окунул пылающую голову в воду. Я ощутил прилив сил и окончательно пришел в себя. И тут снова вспомнил о Маргоне Хорвате. Он знал от мельника, что в роще немцы… потому и толкнул нас туда, чтобы мы попали к ним в лапы. Он выдал нас немцам. Но вдруг, словно наяву, я увидел чистоту его серо-голубых глаз. Мысли мои стали путаться. «Нет, он не мог быть таким подлым. Но тогда почему он отказался взять меня и вижу с собой к мельнику? Почему? — снова и снова задавал я себе этот вопрос. — Наверняка его подослали немцы», — продолжал я терзаться сомнением…

Над водой, в стороне гор, ночь уже начинала редеть. «Скоро наступит день…» — подумал я испуганно и невольно нащупал рукой сумку с гранатами на бедре. Потом вернулся на прежнее место, где оставил винтовку. Вместе с приливом сил резче ощутил боль в суставе. Она становилась все острей, нарастала, поднималась вверх по ноге, к бедру. И все мучительнее ощущал я каменную тяжесть правой ноги. «Я должен во что бы то ни стало вернуться в батальон… — твердил я себе. — Должен доставить им сведения о немцах на селе и у моста…» Но как вернуться? Я мог передвигаться только ползком. «Ничего, мне бы только затемно достичь леса, — убеждал я себя. — А там уже легче будет… За день через лес и кукурузные поля я ползком к вечеру доберусь до своих…»

Сдвинув на затылок берет, чтобы он не сваливался на глаза, я схватил в руку винтовку и двинулся дальше. Мучительно трудно было ползти, отталкиваясь одной левой ногой и опираясь на локти и грудь. Рана болела, словно кто-то наносил по ней удары ножом. Боль усиливалась, подбиралась выше, к туловищу, к сердцу, к мозгу. «Это только вначале… — пытался я обмануть себя. — Когда я согреюсь, она пройдет. Я больше не буду ее чувствовать». И, стиснув зубы, я полз и полз по берегу, пока не достиг плотины. Дальше я двигаться не мог и снова лег на винтовку. Я вконец обессилел. Ночь над водой все больше и больше редела. «Скоро будет совсем светло, я немцы захватят меня здесь… Нет, не дамся им в руки… буду защищаться… только если мертвым возьмут… Пока есть у меня гранаты и патроны, пока есть руки, штык, зубы, которыми можно кусаться, не дамся им…»

И как раз в это мгновение прибрежная роща снова загудела от выстрелов. Стреляли сзади, как будто с того самого места, где лежали распростертые на земле Бижа. Дрэгэницэ и другие.

«Кто знает? — подумал я. — Не вышли ли немцы из укрытий, чтобы разыскать нас?» Я собрал последние силы и снова пополз к тропинке, спускавшейся к плотине. Влажная от росы, она вилась по ракитнику к молодому лесочку. У меня начинала кружиться голова, как только я приподымался, чтобы измерить ее глазами. «Я должен во что бы то ни стало добраться до лесочка, — подгонял я себя. — Там я смогу легче защититься от немцев».

Тишину прибрежной рощи снова нарушил выстрел. Одиночный. Но прозвучал он так близко и громко, что меня снова пронизал страх.

«Нет, нет, не удастся вам захватить меня», — мысленно грозил я немцам, поднимаясь вверх по тропке. Я полз, скрипя от боли зубами, стеная, мучаясь. Я полз, натянутый как струна, пригнув к груди голову, глубоко погружая пальцы в гравий. Протащившись так шагов пятнадцать, я задохнулся… Пришлось остановиться. Боль одолевала меня. Раскаленное острие ножа все глубже вонзалось в голень. Голову сжимал огненный обруч. «Мне нельзя поддаваться», — убеждал я себя, борясь, чтобы не потерять сознание… В ракитнике прозвучал еще один выстрел. «Они приближаются», — заключил я по звучности эха.