Тревожные ночи Самары

Пришлось соображать. Иван прогулялся ленивой походкой до половины квартала, приглядываясь да прислушиваясь в надежде, что сыщется какая примета. И точно: засветилось вдруг одно из темных окошек. Затем оно потускнело, но зато осветилось соседнее: видно, перенесли лампу в другую комнату. Иван легонько толкнул парадное и по звуку понял, что дверь закрыта только на крючок. Зато калитка оказалась незапертой. Войдя во двор, он прошел к ступенькам веранды, темной, с разбитыми стеклами. Легко, не скрипнув, поднялся. Окно, что выходило на веранду, было занавешено неплотно, и через щель Шабанов различил промелькнувшую в дальней комнате женщину, вроде бы Ольшанскую. Он приник лицом к стеклу.

Жидко звякнула щеколда. Дверь на веранду приотворилась, в ее проеме неясно белело лицо.

— Что надо?! — грубо крикнул человек, вглядываясь в Шабанова и не отпуская дверь.

— Мартынюки не здесь проживают? — пробормотал, словно бы растерянно, Шабанов.

Человек сделал с порога шаг на веранду. Всего один шаг. Правую руку он держал в кармане брюк.

— Не здесь, — буркнул он, и в этот момент в глубине дома распахнулась дверь, и прихожая, соединявшая комнаты с верандой, осветилась. Человек недовольно обернулся. Свет упал ему на лицо, и Шабанов узнал его тотчас — это был Гаюсов, чью фотокарточку носил при себе каждый сотрудник губчека. Шабанов шлепнул ладонью по пустой кобуре и, поняв, что этим движением выдал себя, не колеблясь ни мгновения, бросился на него. Сбив Гаюсова с ног, Иван с размаху придавил его телом, и почувствовал, как тот пытается вытащить из кармана прижатую к полу руку. Чекист изо всех сил сдавил ее у запястья огромной своей клешней, а вторую накрепко припечатал к полу. Колено Шабанова придавило грудь Гаюсову, который хрипел, извивался, но был, что называется, готов. Кисть выламываемая Шабановым, ослабла, и Иван ощутил, что в кармане револьвер, и обрадовался этому, потому что добраться до оружия было теперь делом секундным.

— Оставьте его! — пронзительно закричала Ольшанская, Она стояла, ошеломленная, у раскрытой двери в комнату, прижимая стиснутые руки к груди, и Шабанов заметил рукоять маузера. Ствол его плясал.

— Брось пушку! — задыхаясь, рявкнул Шабанов. На миг отпустив сомлевшего Гаюсова и привстав, он рванул у того из кармана револьвер, но ствол зацепился, раздался треск рвущейся материи, Нину Дмитриевну затрясло. Она зажмурилась, вытянула руки вперед. Бахнул выстрел. Шабанов дернулся, широченная спина его выгнулась в конвульсии.

— Ах, так… — пробормотал он и попытался подняться, но вместо этого уткнулся лицом в грудь Гаюсову. Маузер, выпущенный из рук Ольшанской, грохнулся рядом с револьвером, который Иван все-таки успел достать.

— К черту, — прохрипел Борис Гаюсов. Сбросил с себя тело Шабанова и встал на колени перед ним. — Точно в сердце!..

Ольшанская тихо мычала, не отрывая круглых от ужаса глаз от убитого. Лицо ее исказилось.

Тем временем Гаюсов потрошил карманы шабановской гимнастерки. Вынул удостоверение, повернул к свету.

— Чекист! — с ненавистью выкрикнул он. Сунул документ в карман, вытер мокрый лоб. Животный страх подкатил к горлу.

Нина Дмитриевна снова прижала трясущиеся руки к груди. Губы ее прыгали.

— Значит… Значит, и тот… — шептала она.

— Кто?!

— Там… В госпитале… один раненый. Они говорили с ним… Они секретничали… Я видела… — В полный прострации Ольшанская закрыла лицо ладонями, затем судорожно стиснула пальцы. — О-о-о, — тихо постанывала она. — О-о-о…

Гаюсов рассвирепел.

— Возьмите себя в руки! — с яростью зашипел он на Ольшанскую. Немедленно в госпиталь! Забинтуйте мне голову — и в госпиталь!..

…Через четверть часа в дежурное помещение трамвайного парка вбежала красивая, культурно одетая дамочка. Черные ее волосы выбились из-под газового платочка, глаза были мокрые и шальные, помада смазана.

— Я доктор… Мне позвонить… Срочно в госпиталь… Прошу вас!

— Да звоните, звоните! — переполошился вахтер. — Вон он, аппарат-то, на стеночке, в том уголку…

Нина Дмитриевна нервно покрутила ручку.

— Один-ноль-восемь… Скорее, барышня, пожалуйста!..

Вахтер тихонько поцокал: однако беда как волнуется дамочка, ох!

— Алло! Мария Федоровна? О господи, как хорошо, что это вы! Да-да, это я. Мария Федоровна, дорогая, у нас в первом корпусе, в торце, лежит Никишин, знаете?

Она замолчала, с напряжением слушая ответ сестры.

— Да, седьмая палата, да-да, каптерка!.. На всякий случай переведите его в подготовительную. Занята? Тогда в приемный покой! Ночью не исключена операция. Нет, до утра нельзя, немедленно переведите!..

Повесила трубку. Вздохнула. Словно обессилев от разговора, медленно добрела до двери.

— Благодаря вас… — еле слышно сказала она уже с порога, и вахтеру почудилось, что взгляд молодой женщины ищет кого-то за дверью, в густой, считай, ночной уже темноте.

4