Тревожные ночи Самары

Что-то белое — то ли халат, то ли человек в халате — упало под дерево, и тотчас оттуда — вспышка, грохот, и пуля свистнула возле уха. Ягунин присел — и вовремя: через секунду опять полыхнул огонек. Теперь Гаюсов стрелял уже не с земли, а из-за дерева: вспышка была выше, а визжание пули раздалось точнехонько у Михаила над головой.

Брошенный халат лежал на аллее, и Гаюсову, одетому в темное, было куда легче в ночной дуэли с чекистом, гонявшимся за ним в нательном белье. Зато не было у него ягунинской безусловной уверенности в успехе, ягунинского радостного азарта и оптимизма. Затравленный волк бывает страшен, и, огрызаясь, готов на все, но он обречен.

Нервы Гаюсова сдали: он стал стрелять на бегу, посылая пулю за пулей в мелькающего среди кустов и деревьев преследователя, пока, наконец, вместо выстрела не послышался сухой щелчок курка. Ах как проклял он себя в этот миг за то, что для удобства прихватил револьвер, а не маузер! Отшвырнув оружие и уже ни о чем не заботясь, — стреляй, проклятый чекист! — очертя голову Гаюсов бросился к стене. Подпрыгнув, он уцепился за ее верх и стал подтягиваться. Все выше, и вот уже Гаюсов подбородком коснулся края и, закинув руку, обнял ею всю толщу стены…

Пуля, ударившая возле шеи, выбила фонтанчик кирпичных брызг. Гаюсов зажмурился и попытался было занести ногу на стену, как вторая пуля шлепнула с другой стороны — и тоже близко от шеи.

— А ну, слезай к чертовой матери! — услышал он запыхавшийся, почти мальчишеский голос. — А то третью — в башку!

Все еще вися на стене, Гаюсов повернул голову. Света луны и звезд было вполне достаточно, чтобы в босом, щуплом парнишке с забинтованной рукой, в кальсонишках и нижней, разорванной до пупка рубахе он узнал ненавистного чекиста, который, словно рок, преследует его. Он разжал пальцы и рухнул на землю, как мешок с тряпьем.

— Ну что, Гаюсов? Свиделись, сволочь?! — с ненавистью и ликованием сказал Михаил Ягунин, не сводя револьвера с переносицы врага.

И почувствовал, что слабеет. Что еще секунда-другая, и ноги его подкосятся, а сознание уйдет. «Надо стрелять, а то опять удерет», — замедленно подумал он, силясь нажать на спусковой крючок, но пальцы уже не подчинялись…

На ходу щелкая затворами, вдоль стены с шумом и хрустом топали к ним чоновцы. «Вот и ладно», — теряя сознание, еще успел подумать Ягунин.

6

Допрос Ольшанской Белов начал тут же, в госпитале, он не хотел дать ей опомниться и собраться с мыслями. Сейчас, когда за окном ординаторской все еще продолжалась беготня, мелькали огни переносных фонарей и раздавались крики и команды и несколько раз стукнули выстрелы, Нина Дмитриевна готова была выложить все, что угодно.

— Жить! — бормотала она, трясясь, как в ознобе. — Хочу жить… Все равно как, только жить, жить, жить!..

Она хватала мокрыми от слез руками ладонь Белова, сжимала ее, порывалась целовать.

— Спрашивайте… Я скажу все, что знаю. Только, умоляю вас, обещайте мне жизнь! Умоляю!..

— Кто главный?

— Павловский… Александр Владимирович Павловский… Его настоящая фамилия Станкевич…

— Где его сыскать?

— Он живет… Боже мой, забыла… Сейчас, сейчас… Ильинская, двадцать шесть, со двора…

Ольшанская уткнула голову в кулаки, плечи ее содрогались от рыданий. Потом она подняла голову, глаза ее были безумны.

— Я ни при чем! — закричала она пронзительно. — Это они виноваты, они! Я не хотела, я все расскажу… Значит, так, он… Он — это Виктор Русаков… он втянул меня… Он воспользовался моим чувством… Негодяй! Я не хотела пускать их в госпиталь, я сопротивлялась, клянусь вам! Он заставил… Я любила его…

Вот-вот с ней сызнова могла начаться истерика, поэтому Белов, человек, в допросах поднаторевший, грубо заорал:

— А ну прекратить слезы!

И подействовало: вздрогнув от неожиданности, Нина Дмитриевна с ужасом, но уже молча смотрела на чекиста.

— Быстро выкладывайте все явки, какие знаете. Диктуйте, я пишу. Быстро!

— Василенко… Казанская, восемь… Бабков, по кличке «Маташ», Самарская сто восемь… Еще в аптеке, на Саратовской…

Белов наскоро, каракулями вносил адреса, фамилии, псевдонимы, клички в подвернувшуюся ему под руку то ли врачебную, то ли канцелярскую книгу. «После сочтемся с лекарями, — думал он. — Только бы она не замолчала». Внезапно он вспомнил о смысле загадочного объявления о собаке — не знает ли?

— О собраниях через газету оповещали? — спросил он резко.

— Вы это знали?! — Даже страх не заглушил удивления в голосе Ольшанской.

— А что за объявление о пропавшей собаке? — еще суровее произнес Белов. — О каком таком английском сеттере?

— О, клянусь вам, не знаю… Поверьте… — Ольшанская стиснула пальцы, смотрела умоляюще. — Кажется, есть кто-то оттуда, из-за границы… О нем знают только Гаюсов и Павловский… Если б я знала, поверьте…

Лицо Ивана Степановича стало сосредоточенным и холодным.

— Чурсинов! — позвал он, приоткрыв дверь, а когда послышались шаги Григория, вышел к нему навстречу в коридор.

— Передай товарищу Булису, что я взял машину. Срочная надобность, верну ее через полчаса. А как там?