Тревожные ночи Самары

В бедненько обставленной комнате — стол, кровать с железной сеткой, бугристый диван, две табуретки — в полном молчании пребывали два человека. Начальник секретно-оперативного отдела Самгубчека Белов сидел за облупленным круглым столом, уперев подбородок в сцепленные руки, и безучастно разглядывал криво висящую на стене олеографию с занимательным сюжетом: рослая барышня с мечом в неудобной долгополой одежде с доброй улыбочкой рассматривала отрубленную бородатую голову, лежащую в луже крови, да еще ногу на нее поставила. Лицо Ивана Белова не отражало по поводу наблюдаемого никаких чувств. Другой человек — начальник контрразведки Самгубчека Ян Арнольдович Булис, бородатый и немного похожий на того, попираемого кровожадной девицей неизвестного, — устроился промеж диванных шишек и, закинув ногу за ногу, еще и еще раз изучал от слов «цена номера 500 рублей» и до слов «опечатана в типографии губполиграфиздата № 1» свежий номер газеты «Коммуна». Ему, человеку разговорчивому, не терпелось поделиться с Беловым своими соображениями о состоявшихся в Самарском госуниверситете выборах ректора, порадоваться с ним открытию на Шестой и Седьмой просеках детского городка и прочитать вслух спорную заметку о встрече с писателями Неверовым, Степным и Яровым, которая состоялась вчера в клубе имени Ленина в 8 1/2 часов вечера. Очень хотелось ему поговорить — Белов-то мужик мозговитый, — однако до поры до времени они должны были молчать.

Булис, скучая, перечитал объявление:

«Пропала годовалая собака породы английский сеттер (лаверак). Нашедшего за умеренную награду просят обратиться в общество «Самарский охотник-спортсмен». Спросить Павловского, до 11 часов дня».

Белов скосил глаза на Яна Арнольдовича.

— Ку-ку! Ку-ку! — раздалось вдруг.

Оба чекиста вздрогнули и дружно посмотрели на часы с кукушкой над диваном. Булис полез в карман брюк, достал серебряную луковицу, щелкнул крышкой.

И тут задребезжал дверной колокольчик.

Белов сделал знак Булису, вынул пистолет и прошел в прихожую. Отпер замок, а сам стал за косяком.

Медленно-медленно, с ужасным скрипом открылась дверь, прикрыв Белова. В прихожую вошел Макс Иванович Гюнтер. Увидев в комнате незнакомого ему Булиса, он заколебался, сделал два нерешительных шага.

— Прошу прощения, — пробормотал он вежливым тенорком. — Я, очевидно, ошибся.

Булис отложил газету.

— Почему же? — приветливо сказал он, вставая с дивана. — Если вы по объявлению…

Бородка Гюнтера дернулась. Быстрый взгляд, который он бросил на чекиста, выдал его беспокойство.

— Нет, нет… — Гюнтер попятился, отступая к двери, но тут из-за его спины показался Белов.

— Макс Иванович! — укоризненно произнес он, придерживая старика за локоть. — Куда же вы?

В глазах у Гюнтера промелькнул страх. Но только на мгновение: в себя он пришел поразительно быстро.

— A-а… Доброе утро!.. — Голос его был почти ласков.

Не выпуская локоть, Белов повел пивовара к столу, приговаривая:

— Вот и выбрал я наконец-то время, Макс Иванович. Помните, у нас с вами интересный разговор начинался, а? Насчет всякого там зла, моря крови и прочих штук…

Пивовар зло щурил глазки и молчал.

— И насчет собачонки побеседуем, — вставил Ян Арнольдович, обрадованный, что можно наконец-то подать голос. — Отыскали мы ее…

— Вот и слава богу, — насмешливо ответил Гюнтер. — Но нужна ли она вам? Это еще есть большой вопрос…

2

В то же утро за подписью начальника особого отдела Заволжского военного округа 3. Ратнера в Москву по прямому проводу ушло шифрованное сообщение.

Вот его текст:

«Ожидалось послезавтра в 2 часа ночи нападение на губчека, особый отдел, губисполком, губком, электростанцию, водопровод, элеватор, штаб Заволжского военного округа и др. Совместно с губисполкомом и штабом ЗВО выработан план охраны города.

Ночью арестовали 50 человек. Организация, готовящая восстание, готовила свержение власти. Марка — монархическая. Выявляются связи с Москвой, Омском, Тамбовом и другими городами. Ратнер».

Всю предшествующую ночь в Самгубчека и в особом отделе непрерывно шли допросы, а в городе и на его окраинах продолжались аресты. Начало им положили события в военном госпитале. Под давлением улик «раскалывались» такие матерые контрреволюционеры, как Павловский-Станкевич, адвокат Евельцев, бывший промышленник и торговец Аржогин. Заговорил наконец и крепившийся до сих пор хорунжий Шацкий. Только с Гаюсовым получалось неладно: симулируя психическое потрясение, он только мычал, хрипел и закатывал глаза — в течение двух дней от него не удалось добиться ни слова. Пришлось поместить его в тюремный лазарет, чтобы подвергнуть обследованию.

Молчал и Макс Иванович Гюнтер. Впрочем, он с охотой отвечал на вопросы, связанные с его довольно темным дореволюционным прошлым. В частности, он не отрицал своего соучастия в шпионских деяниях фон Вакано в пользу австро-венгерской разведки.

— Я ненавидел царизм и считал, что Россия достойна лучшей участи, — заявил он Булису, — и потому я, как и большевики, желал ей военного поражения.