Тревожные ночи

Но ни Митрицэ, ни Думитраке не обратили внимания на его слова. Они посмотрели друг на друга и покачали головой. Конечно, они не согласятся оставить его здесь. Да и как же иначе, ведь вместе с Гицэ Гиней прошло все их детство. А когда тот вернулся в родное село учителем, дружба их стала еще крепче. Не расставались они и здесь, на фронте. Вместе были до самых последних боев… Митрицэ и Думитраке осторожно положили его на плащ-палатку, взялись за носилки и тронулись в путь. Мы же, робко поглядывая друг на друга, продолжали стоять в нерешительности.

— Ну, а вы что стоите? — сердито спросил нас Думитраке.

— Идем… но на дорогу выходить не станем! — ответил солдат в посконной рубахе.

Митрицэ грустно вздохнул и, увлекая за собой Думитраке, зашагал с носилками по лесу. Мы гуськом, как в разведке, двинулись за ними, держа путь на юг. Над лесом слева, едва пробиваясь сквозь листву, засверкали первые лучи восходящего солнца…

* * *

К исходу третьего дня мы все еще бродили по лесу. Наша группа представляла собой жалкое зрелище: люди растянулись в цепочку и с трудом передвигали ноги вслед за Митрицэ и Думитраке, идущими впереди с носилками. Мы устали, изголодались и совсем потеряли человеческий облик: одежда наша превратилась в лохмотья, давно не бритые исхудалые лица были страшны. С того дня, как мы пили молоко, никто почти ничего больше не ел. В первый день наших странствований по лесу мы набрели на дикое грушевое дерево с маленькими, невероятно кислыми плодами. Мы немедленно набили ими наши желудки и продовольственные сумки. Вечером солдат, переодетый в крестьянскую посконную рубаху, подстрелил сороку. Мы тут же изжарили ее на костре. Однако каждому досталось по такому крошечному кусочку, что мы не могли даже разобрать вкус мяса. На другой день мы пили только воду, которой было вдосталь, да в одном месте собрали несколько горсточек ежевики. Мы так измучились, что все чаще и чаще подумывали, не выйти ли нам на дорогу.

На третий день, когда солнце уже склонялось к закату, Митрицэ и Думитраке положили носилки на землю. Мы, как обычно, уселись вокруг них на прохладную траву. Митрицэ нагнулся и снял тряпку, прикрывавшую ногу раненого; показался грязный бинт, пропитанный кровью. Вся нога Гицэ Гини стала темно-синей.

— Начала чернеть нога! — испуганно проговорил Митрицэ.

На лицах Митрицэ и Думитраке появилось озабоченное выражение. Мы растерянно столпились вокруг и с тревогой смотрели на посиневшую ногу Гицэ Гини. «Пропадет из-за нас», — думал я.

Люди, вытряхивая последние крошки из продовольственных сумок, бросали их в рот и жадно глотали. Солдат в посконной рубахе обошел всех и не успокоился до тех пор, пока каждый из нас не вывернул свой карман наизнанку и не вытряхнул ему в руку оставшиеся крохи табака. Из этого табака мы свернули цигарку, и каждый затянулся по одному — два раза. Гицэ Гиня стал стонать еще громче; его пересохшие губы шептали какие-то непонятные слова. Митрицэ тут же снял с ремня фляжку и дал ему воды. Потом провел влажной рукой по пожелтевшему горячему лбу и черным спутанным волосам. Гицэ Гиня открыл глаза и чуть внятно произнес:

— Кончено… умираю, Митрицэ! Больше не могу!.. Если тебя спросит обо мне мать, ты скажи ей…

Но он не мог закончить фразу: губы его задрожали, глаза затуманились, в них появились слезы.

Митрицэ с отчаянием вцепился в свои волосы и тяжело вздохнул. Затем он обернулся к Думитраке и попросил дать ему полевую сумку Гицэ Гини. Бэлаша поспешно открыл ее и достал оттуда карту и компас. Разложив карту на земле, он одной рукой приподнял голову Гицэ, а другой пододвинул компас на край карты.

— Потерпи еще немножечко, Гицэ! — умолял он. — Скажи, где мы… куда нужно идти?!

Заметив в наших глазах испуг и отчаяние, Гицэ Гиня собрал последние силы и, поддерживаемый Митрицэ, повернулся к карте.

— Сколько времени идем? — спросил он едва слышно.

— Три дня, — ответил Митрицэ. — И только на юг.

Гицэ Гиня долго смотрел на карту. Он немного повернул ее и снова стал внимательно разглядывать. Затем, взглянув на компас и на солнце, он провел по карте пальцем пройденный нами путь, который выходил на край зеленого пятна карты. Гицэ, бессильно опустившись на носилки, сделал знак Митрицэ наклониться поближе…

— В трех — четырех километрах влево находится опушка, — проговорил он тихо. — Оттуда видно шоссе…

Митрицэ велел Думитраке положить карту и компас в полевую сумку. Затем они снова взялись за носилки и пошли. Мы, стараясь не отставать, в полном молчании гуськом двинулись за ними.

Скоро мы достигли опушки леса. Митрицэ и Думитраке поставили носилки на землю под дубом. Подойдя к краю опушки и спрятавшись в кустарнике, мы посмотрели вперед и остолбенели: примерно в восьмистах шагах от нас проходило шоссе, над которым клубилось огромное облако пыли. До нас долетал отдаленный, глухой шум мощных моторов. Временами, когда завеса пыли становилась менее густой, мы различали бесконечную колонну машин и танков.