Тревожный месяц вересень

– Ты что ж думал, лошадь соляркой заправлена? - спрашивает бас. И хохочет, не дожидаясь ответа. Смех нарочитый, как бы сам себя подталкивающий. Он подбадривает, бас, себя и других. Лесные люди, они боятся темного, молчаливого леса. Им, оказывается, тоже страшно. И я начинаю понимать, что месяцы сидения в УРе, а затем гибель Саньки Конопатого и Климаря не прошли для них даром. Для меня и для многих других они казались хозяевами глухих чащоб, но это не так. Это остатки легенды. Они сами растеряны, и только необходимость поддерживать легенду бросает их в безрассудные и отчаянные предприятия.

– Тут не лошадиная кровь. Тут, в стороне, - отвечает юный Семенко. Пятно! Это с него, с "ястребка"!

Значит, наткнулся на то место, где я снимал сапог.

– Вот и иди по следу, - приказывает Горелый. - А мы рядом, цепью.

Я поудобнее устанавливаю МГ. Дулом к светлому клинышку. Эх ты, Семенко, балбес - тебя, как Справного, подведут под огонь. Стаскиваю сидор и трясу ближнюю сосенку. Все равно на дороге разговаривают. Подставляю под ветви мешок с промятой посредине ямкой. По брезенту стучат капли, сбегают в ложбинку. Я вылизываю ее. Глотка на полтора набралось воды. Напиться перед смертью. Главное, не думать теперь о том, что остается после тебя в этом мире. Об Антонине не думать. Пулемет, гранаты - вот и все твои заботы теперь.

– А чего идти? - спрашивает Семенко. - Тут с него полведра вытекло. Куда он уйдет? Пополз сдыхать!

Это он, конечно, сильно преувеличивает. В его интересах преувеличивать. Он нутром чует опасность.

– Ищи, где след! - приказывает Горелый, как псу. Он небось за деревом стоит, атаман. Прячется на всякий случай.

– Вот вроде примято! - говорит Семенко, и я вижу, как свет фонарика сходит с дороги и чуть-чуть приближается ко мне.

– Давай-давай! - Это бас.

Клинышек света становится меньше, уже. Семенко нагибается, рассматривает мох.

– Опять пятна! - говорит он торжествующе. - Кровищи!

Врет он... Пусть врет!

– Давай-давай! - оживляется Горелый. - Ищи... Не мог я не подцепить такого "ястребка".

– Хозяин не упустит! - льстиво отзывается бас.

Они чуть осмелели, разговаривают во весь голос, хрустят ветками, шутят. Красные пятна на земле - они хорошо знают, что это значит. У человека после большой кровопотери глаза становятся незрячими, а в пальцах едва ли хватит сил, чтобы выдернуть чеку. Им теперь легче дышать. Ах вы, сволочи! Храбрецы по обстоятельствам.

Фонарик приближается еще на несколько метров. Ну ладно, иди-иди, Семенко, к своей судьбе. Примагничивайся. В ноге ухает без конца. Ладно, недолго терпеть. Иди, Семенко, глаза мои хорошо видят, и руки еще крепки. Не смогли вы меня ранить так, чтоб я достался вам бессильным.

Прыгает клинышек света. Дергается туда-сюда.

– А ловко ты его, хозяин! - звучит повеселевший бас. - В темноте-то! Прямо влет.

– Ты не нахваливай. Сами-то промазали, застыли там, как жабы!.. - И Горелый добавляет довольно сложное, с переходами ругательство. Странно это, когда ругаются таким визгливым голосом.

Фонарик приближается на полтора-два метра. Еще немного, и свет его начнет доставать до сосны, под которой я лежу.

– Ищи-ищи, Семенко!

Ветка над головой чуть высветляется. Видно, как на ней подрагивают белые, словно жемчужинки, капли. Я приникаю к земле, прячусь за ствол. Вдруг фонарик гаснет. Снова темень.

– Ну чего? - визжит Горелый.

Не терпится ему добраться до меня.

– Лампочка, что ли, - сконфуженно отвечает Семенко. Щелкает металлическая крышка фонарика, что-то тяжело падает на землю - это, видимо, Семенко выпустил из рук автомат, возясь с фонариком.

– Какая там лампочка? - спрашивает Горелый. - Ты брось... Брых, поди, что там у этого гвоздодера?

Теперь я их всех знаю по именам или кличкам: Горелый, Брых, Семенко и Щуко. Ладно, будем знакомы. Я облизываю мокрый сидор. В армии мы всегда носили с собой фляги. Каждый на собственном опыте убедился, что значит фляга с водой. А вот теперь дал промашку. Как-то странно было в этот мокрый, насквозь пропитанный дождем день брать с собой воду.

– И вправду не горит, - откликается Брых. - Не работает!

Молодец, Семенко! Не так-то ты прост. Соображаешь.

– А ну его к черту! - басит Щуко. - За ночь подохнет "ястребок". Что мы будем по темноте лазить? Раз кровища выхлестала, значит, ты ему в бок врезал, хозяин. Все правильно!

Горелый молчит. Неподалеку шепчутся Брых и Семенко:

– А у тебя запасной нет?

– Откуда? Последняя.

– Вот черт!

Слышу, как сопит Семенко. Волнуется. Что он там сделал с лампочкой? Выкрутил, наверно, стеклянную головку из цоколя.

– Ладно, - говорит Горелый после некоторого размышления. - Дай-ка по лесу напоследок.

Четыре огня вспыхивают передо мной. Бьются, дрожат, плюются короткими трассерами. Лес весь грохочет. С сосны на голову падают ветки, хвоя. Дерево прикрывает меня от пуль.

Грохот разом обрывается. Едкой гарью пахнет в лесу. Ух, лопатки снова стали мокрыми. Кажется, весь был выжат, как жмых под прессом, а струйки пота снова стекают по бокам. Расшатывают они мне нервную систему, сволочи.

– Пошли уберем коня, - говорит Горелый. - Чтоб не валялся на дороге.