Тревожный месяц вересень

Но в какой стороне дорога? Пока крутился возле березки, потерял ориентировку... Сердце выстукивает тревожную дробь. А, была не была! Достаю из-за пазухи коробок спичек, чиркаю. Слабый огонек высвечивает в трех-четырех метрах край кювета. Все ясно: Инша - справа, Глухары - слева.

Выбираюсь на дорогу. Теперь можно попробовать встать. Не забыть, главное, все время быть лицом к Инше. Не поворачиваться. Поудобнее устраиваю на спине МГ. Ноги трясутся. Опираясь о палку, приподнимаюсь. Пошатываюсь, но стою! Осторожно переношу тяжесть тела на раненую ногу. Патроны в сидоре мелко-мелко позванивают. Струна в ране - это уже не струна, а ножовка, даже двуручная пила, она бешено ходит туда-сюда. Но нога держит. Крепка еще кость.

Делаю шаг, помогая больной ноге самодельным костылем. Теперь главное идти вперед, сколько хватит сил, не останавливаясь. Опять мучает жажда, но для того чтобы напиться из лужи, нужно лечь, а я боюсь расслабиться. Надо шагать, шагать! Пусть шажки мелкие, это все же ходьба, а не беспомощное ползание.

Прыгаю по шляху, как ворона с подбитым крылом. На плечах груз килограммов двадцать, немалый и для здорового человека. Сердце колотится, полы мокрой шинели бьют под коленки, как будто подгоняют, губы спеклись. Да, маловато в тебе силенок, Капелюх. Все было б ничего, да несколько месяцев назад мина-"лягушка" выпила из тебя соки. Изобретение немецкого технического гения. Кто-то долго сидел в кабинете, мучился - и придумал. Стакан, шарики, усики, просто и гениально.

Ладно. Допрыгаем. Дошкандыбаем. Хотели добить меня фашисты?

6

Дорога идет вниз! Скоро река. Груз начинает подталкивать в спину. В груди бухает, как в колокол, а дыхание как у кролика, когда его берешь за уши.

Ковыляю в сторону, в кювет, и сажусь, точнее, плюхаюсь задом на песок. Разбросав ноги, опираюсь о сидор, как о спинку сиденья. МГ - под рукой.

Допрыгал все-таки до низинки. Доскакал. В раненой ноге все плавится и горит, горит и плавится. Наверно, опять кровь пошла. Но нет сил нагнуться и перебинтовать.

Прислушиваюсь. Над головой, высоко-высоко, легкое гудение. Так гудят только сосны. Стараюсь вспомнить, как выглядит берег реки в том месте, где шлях спускается к броду через Иншу.

Сейчас я в сосновом бору. Деревья здесь рослые, хвоя у них только на макушке - легкими зелеными облачками, приклеившимися к стволам. Сейчас эти невидимые в темноте гудящие облака роняют крупные тяжелые капли.

"Бор, - вспоминаю я, - обрывается метрах в трехстах от реки. Дальше открытая влажная пойма, заливные луга, поросшие высоким мятликом, овсяницей, пастушьей сумкой, конским щавелем. У воды - кустарники, островки которого пунктиром тянутся по кромке берега. Ольха, верба... Что там еще, на берегу?" Голова мутная, ленивая. Позванивают патроны в мешке, и шинель, выгретая изнутри во время ходьбы, начинает липнуть к спине холодным мокрым компрессом. Хотя ночь еще не забелялась, ни одного светлого клочка над головой, я чувствую, что до рассвета не так уж далеко.

Что же еще на берегу? Справа, метрах в ста от дороги, высокий песчаный холм-пагорб, он, как крепостная башня, поднимается над поймой, и вода плещется у его основания. Великолепная позиция для НП. Правда, не позавидуешь наблюдателю, что сидел там, когда шли бои. Па-горб заметен, как первый зуб во рту младенца. Горелый со своими бандюгами, наверно, затаился где-нибудь поблизости, в кустарнике, чтобы встретить наших близ реки. Река - это как закрытый шлагбаум. Без остановки не проедешь. Удобное место для засады. Вперед пути нет, а захочешь удрать к дому - телегу быстро не развернуть в глубоком речном песке.

Правда, Горелый может перейти бродом на ту сторону и напасть на "ястребков", когда они начнут выходить из воды. Это хуже. Совсем плохо. Как мне перебраться через реку?

Шинель леденит спину. Патроны звенят, как медяки в пригоршне. Жажда становится нетерпимой. Я жую обшлаг шинели зубами, выжимаю из него воду. Она пахнет сукном, машиной. Что представляет собой тот берег?.. Песок. Большая пологая полоса песка. Там летом до войны останавливалась газогенераторная "летучка". Шофер подливал воду, а пассажиры загорали на желтом, прогретом солнцем пляже. Городские загорали, а деревенские, конечно, грелись. Еще там редкие кустики приречной лозы...

Лес - в полукилометре, где начинается гать, где Бояркин ключ. Берег открыт, не годится для внезапного нападения. Скорее всего Горелый затаился у холма.

Холм! Пулемет на такой высоте - царь и бог. Гранатой не достанешь, автоматами не подавишь. Догадается ли Горелый послать на высотку хотя бы одного автоматчика? На месте узнаем. Потопали, Капелюх!

* * *

Метров через триста оставляю березовый костыль. Он уже не нужен. Я скачу слишком звонко, дальше надо ползти. Бесшумно по возможности. Бандиты где-то недалеко.

Ползу по песчаному кювету. Здесь не так будут заметны следы, как на дороге. Надеяться, что дождь все смоет, нельзя. Дождь мелкий, а рассвет, возможно, уже доспевает за горизонтом, вот-вот взойдет, как опара.