Тревожный месяц вересень

Это Горелый. Человек с обожженной щекой и высоким, как будто сорванным голосом. Он узнал Справного. По стуку подков, по дыханию узнал. Копыта Справного вдруг идут юзом по мокрой земле, он упирается ими, ходит из стороны в сторону. Он останавливает бег!

Я чувствую, как натягивается правый повод. Жеребец выворачивает голову к той стороне дороги, откуда раздался окрик.

— Справный! — остро и резко звучит фальцет в лесу. И снова свист с медленным затуханием.

Справный помнит своего бывшего хозяина! А, черт! Он помнит сахар, руки, свист, голос. Я бросаю на миг поводья, чтобы обмануть жеребца. Ну, отпусти удила! Рву правый повод резко, чтобы причинить боль, заставить жеребца забыть о голосе, призывном свисте. Пусть порвет губу. До крови. Я плохой хозяин. Жестокий. Но пусть хоть боль заставит Справного забыть о добрых ладонях и сахаре.

Жеребец держит удила как в клещах. Он прислушивается к лесу, он медленно шагает по дороге. О черт, я теряю спасительные секунды!

Мы совсем не подумали о том, что Справный может до сих пор помнить Горелого. Может до сих пор любить!

— Справный! — на этот раз радостно, особенно визгливо.

Конь останавливается. Я снова повторяю свой маневр, бью плетью под живот. Удила наконец высвобождаются от хватки зубов, я рву поводок, режу губу. Скачи, Справный, скачи, уходи, не верь памяти, не верь тем ладоням!

Но жеребец, вместо того чтобы рвануться вперед, взвивается на дыбы и ржет. Громко, призывно ржет. Он жалуется на мою жестокость, на удила, разрезавшие нежную губу, на хлыст, он зовет своего бывшего доброго хозяина, зовет того, кто никогда не бил его и не рвал, хитря, удила на сторону.

Я едва не падаю с седла. Держусь за пулемет, чтобы не скатиться. Ноги упираются в донца стремян, чувствую, как натянулись путлища. Вот-вот сорвусь вниз. Что ж ты делаешь, Справный? Он опускается на передние копыта, как будто удовлетворенный тем, что напугал меня. Вперед же, ну, вперед!

Оттуда, где звучал призывный голос и свист, бьет автомат.

Пламя чуть высветляет ветки в стороне от дороги. Будто там примус разжигают, в лесу. Все! Это все…

Справный, рванись вперед! Горелый стреляет на твое ржание, ты слишком крупная мишень, чтобы он не попал. Пока пули прошли стороной. Еще секунда-другая у нас есть, ну! Я бью его хлыстом, он вертится, переступает с ноги на ногу и ржет. Это не ржание, а крик боли и досады. Снова очередь.

Ах ты ж, Справный, что ты наделал, дурак!.. Коленями, икрами, лодыжками, всей внутренней поверхностью ног, сжавших с обеих сторон круп жеребца, я чувствую, как вздрагивает жеребец под строчкой пуль. Я слышу глухое чваканье. Все. Рву карабинчик, высвобождая МГ. Справный хрипит. Ему прошили весь левый бок. Он заваливается.

2

Так и не успев снять пулемет, я прыгаю в темноту, стремительно перебросившись через седло. Лишь бы не попасть под Справного.

Ударяюсь о землю и тут же рядом, у самого уха, слышу чей-то пронзительный короткий вопль. Да ведь это же я крикнул! Нога… Досталась одна из пуль. На крик снова стреляют с той стороны дороги. На этот раз в два автомата. Огоньки пульсируют между деревьями, я вижу короткие начальные трассы пуль, вылетающих из стволов. Но Справный, завалясь на бок, закрыл меня своим телом. На этот раз он спасает меня, принимает обе очереди. Хрипит, копыто его, дернувшись, больно бьет меня по другой, здоровой ноге. Теперь я сдерживаю крик.

Там, где лежит Справный, что-то переливается, булькает и мягко-мягко хлопает. Я знаю, что это хлопает. Кровавые пузыри на губах агонизирующего Справного.

На дороге слышны голоса. Это проближаются бандиты из первой засады, неудачно обстрелявшие меня на ходу. Подползаю к жеребцу. Он уже не бьется, только хрипит и пускает пузыри. Пробитые легкие делают последние судорожные вздохи. Здорово досталось Справному, недолго ему мучиться.

Я нащупываю седло, переднюю луку. Пулемета нет. Только обрывки крепкого двойного шпагата попадают в мои пальцы да прохладный железный карабинчик. Видно, МГ при падении жеребца ударился о землю, веревка не выдержала и пулемет отлетел в сторону. Я шарю по мокрой склизкой земле, ворошу листья. Пальцы хватают только жижу. Оружия нет! Зряшная, бешеная мысль, предательская, обезоруживающая, стучит в висках, забивает сознание: все это не с тобой, не с тобой случилось. Ты еще скачешь, ты летишь по дороге, и конь под тобой бодр и весел, и бандиты промахнулись, остались позади. Это тебе только кажется, что ты лежишь раненый у дороги, и оружия нет с тобой, и конь погиб. Так плохо, так нелепо плохо с тобой не может быть. Это лишь снится, чудится. Еще мгновение назад все было хорошо. Не может быть сейчас так плохо…

Я стараюсь прогнать эти мысли, даже корчусь от напряжения.

Бандиты из первого кордона уже в двухстах — трехстах метрах.

— Ну чего там? — кричат они. — Тоже упустили?