Тревожный месяц вересень

— Пошел бы на охоту, да- нынче самого в лесу могут того-сего.

— Ты балакай, да не забалакивайся! — Хозяйка толкнула мужа в плечо кулаком, и толчок был основательным. Маляс, тряхнув головой, тут же оставил опасную тему.

— Я, как человек нематериальный, не к богачеству тянусь, а к культуре. Он нагнулся и вытащил откуда-то из запечья балалайку с одной струной.

— Он веселый, — похвалила мужа Малясиха. — Некоторые живут непонятно, а мы все на виду! — Маляс в подтверждение ударил по струне. — Он сыграет, сыграет, — Малясиха, подумав, вытащила из печи горшок с кашей.

Это, конечно, была вся их еда на сегодня и, может быть, на ближайшие дни.

Я отказался от выпивки. Хозяин тут же принялся угощать меня охотничьими байками. Скорострельность у него была высокая, как у авиационного пулемета. Следующую историю он начинал, не досказав предыдущую.

— Слушай, Маляс, — сказал я, не став дожидаться, когда иссякнет запас баек. — Расскажи про Штебленка. Только без брехни. Все, что знаешь.

— А чего Штебленок? — спросил Маляс. — Штебленок он и был Штебленок, хороший человек, того-сего, царствие ему небесное.

Вдохновение Маляса иссякло, как только потребовалось перейти от фантазии к точному рассказу. Он наморщил лоб, съежился. Блеск в глазах потух. Истребитель волков, великий выдумщик исчез, передо мной сидел желтолицый высохший старичок с кудлатой бородкой.

— Почему Штебленок пошел в райцентр? — спросил я.

Мне показалось, Маляс вздрогнул. Он как-то жалобно взглянул в сторону супруги, как будто ожидая от нее тумака. Ну и мужичков оставила в деревне война!

— В райцентр собрался. В Ожин, — ответил Маляс, поразмыслив.

— Это я тебе сказал, что в райцентр. А зачем?

— Честное слово, не знаю, — сказал Маляс после очередного раздумья.

— А что ты знаешь?

— Да ничегошеньки он не знает, он же дурень у меня, — вмешалась Малясиха. — Вы ж посмотрите на него! Посмотрите!

И она уставилась на супруга, как будто не успела налюбоваться им за двадцать лет, приглашая и меня заняться тщательным разглядыванием Маляса.

— Штебленок ничего не сказал перед уходом?

— Ничего… Он вообще… С белорусской стороны, что с него взять… Темнота!

— Ты толковей говори, не заговаривайся! — буркнула Малясиха.

— Про Горелого не упоминал?

Маляс оживился. Видно было, что разговор миновал какую-то опасную для него точку. Он заморгал редкими ресницами, припоминая.

— Было дело, было… Как-то разбеседовались мы. Мы часто беседовали — он ко мне с доверием, пониманием. Он, Штебленок, того-сего, в партизанах войну отходил. Там, на белорусской стороне. В отряде Козельцева… Ну и рассказывал, что Горелый в тот самый час много крови им попортил…

— Фашистский недолюдок! — вставила супруга, которая бдительно следила за правильностью разговора.

— Недолюдок! — согласился Маляс. — Он, Горелый, у немцев большую, силу имел. Вот они ему поручили набрать этот, того-сего, как, бы точно сказать… противопартизанский отряд. Ну, обманный. Бандеровцы, а не отличишь от партизан! Ну никак!

— Ты балакай, да не забалакивайся! — снова вмешалась Малясиха. И повернулась ко мне: — Если он чего не так скажет, вы уж не взыщите. Плетет мандрону какую-то…

— Ну и действовал этот отряд на манер партизан, — продолжал хозяин. — По лесам бродили… Немцы ничего с партизанами не могли поделать, так пустились на хитрость, того-сего. И этот обманный отряд если где натыкался на настоящих партизан, то их уничтожал… Или па немцев выводил. Обманом. Ну и, кроме того, в деревнях грабежами, убийствами занимались, катовали людей по-всякому, чтобы обозлить против партизан! Ведь те думали-свои, встречали по-людски… А эти вот, вроде партизан…

— Фашистские изверги, — вставила Малясиха.

— Ну да, душегубы. Вот и Штебленок со своими нарвался на этих, того-сего… на гореловских. Был у них бой. Штебленок рассказывал, много партизан из-за обману погибло. После этого Горелый у фрицев гончарный заводик выпросил для батьки своего. Немцы, они следили за этим делом, того-сего, за материальным вознаграждением. Насчет этого у них продумано было, расписано. За пойманного партизана свободно могли корову дать, к примеру, или гектара два… За сочувствующего, — скажем, овцу или соли кило.

— Вот-вот, — перебила мужа Малясиха. — Изверги!.. Некоторые при них богатели, а у честного человека ни кола ни, двора, вот как у нас.

— Честный — он как был, того-сего, так и остался ни с чем, — совсем уж некстати заключил Маляс.

По-моему, супруга слегка стукнула его ногой под столом-бороденка вдруг дернулась.

Я постоянно ощущал напряженность в ответах. Неужели мне теперь не придется разговаривать с односельчанами свободно и легко, как раньше, до карабина?

— А вы после ухода немцев ничего про Горелого не слыхали?

— Да что он нам, Горелый, бандера, ведьмин он сын? — сказала Малясиха. Мы с ним в тычки не гуляли. Нам он не докладалея.

— Может, Семеренков, того-сего, что слыхал? — вопросительно взглянул на жену охотник. — Семеренков у батьки Горелого на заводике гончаровал.