Тревожный звон славы

Бенкендорф мог быть доволен. Его давний донос обнаружили среди бумаг покойного императора — верный слуга Дома Романовых. Его воинские части были против мятежников во время выступления на Сенатской площади — толковый военачальник. И он достиг всего, то есть власти и благополучия, ради которых, по его понятиям, и заварили бунтовщики всю кашу. Теперь в его ведение перешло наиглавнейшее III Отделение собственной его императорского величества канцелярии, и наконец-то осуществилась давняя мечта о тайной полиции. Он встретил Лёвушку в невиданном доселе мундире голубого цвета.

Усадив молодого честолюбивого юношу неподалёку от себя, Бенкендорф терпеливо объяснял ему на хорошем французском, без единого русского слова:

   — К чему мы стремимся? Исключительно к искоренению злоупотреблений. Да, надзор, но ради чего? Лишь ради покровительства утеснённым, лишь ради преграды для злоумышленников... И вот жандармский корпус под моим шефством: мы делим империю на семь округов, значит, семь генералов, а по губерниям — штаб-офицеры. Но вы, любезнейший, будете лично при мне, и вместе мы позаботимся, чтобы заговорщики не произвели новый камераж!

Всё это звучало весьма значительно. Впрочем, вербуя на службу Льва Пушкина, генерал имел и далеко рассчитанную цель. Брат знаменитого поэта вращался в литературных, окололитературных, светских салонах и мог сообщать ценные сведения, по крайней мере о духе и настроениях беспокойной пишущей братин.

Рослый, массивный, знаменитый по наполеоновским войнам генерал произвёл на Лёвушку изрядное впечатление. В общем-то он был согласен.

Уже на следующий день куплено было дорогое сукно, а через неделю Лёвушка перед зеркалом примерял новую голубую форму. Старый дядька Никита, приставленный к нему, разглаживал на его плечах и боках складки.

   — Ну как, Никита, идёт мне? — скороговоркой, бесконечное число раз спрашивал Лёвушка.

   — Идёт, молодцом вы, как же-с, Лев Александрович, — вяло отвечал Никита. Он скучал по Александру Сергеевичу.

   — Идёт! — с уверенностью сказал Лайон, поворачиваясь перед зеркалом. — Прекрасно!

Важное обстоятельство владело его умом. Отношения со старшим братом зашли в тупик — это приводило его в совершенное отчаяние. Ну да, иногда бывал он неаккуратен в исполнении важных поручений, но разве не любил он великого своего брата, не благоговел перед ним? Между тем в последних письмах к нему обращались уже не как к Лёвушке или Лайону, а называли Львом Сергеевичем.

Теперь в новом качестве жандармского офицера он, несомненно, сумеет принести пользу опальному брату.

Надежда Осиповна торжествовала. Но что случилось с благовоспитанным, утончённым Сергеем Львовичем?

— Que diable![233] — кричал он. — Мой сын в опричнине? Мой сын в жандармах? Никогда!

Он был так твёрд и разгневан, что и Надежде Осиповне на сей раз пришлось уступить. Лев Сергеевич Пушкин любезной запиской известил Бенкендорфа, что на семейном совете сочли благом остаться ему на службе в гражданском департаменте.

XLII

В конце апреля из Михайловского переезжала на новое место семья Калашникова: Сергей Львович назначил Михайле быть приказчиком в Болдине.

Ольга, прощаясь, безутешно плакала.

— Ох, барин, ах, бедушка, ой, лихонько, — повторяла она. — Ахтеньки, горюшко-то какое... Тяжёлая я, Александр Сергеевич, вот и пятна пошли у меня. Чувствую я беремя, Александр Сергеевич. Перед всеми бесстыжусь — будет у меня выблядок... Ах, прощайте, Александр Сергеевич. Лёгкости мне не будет, а так глазы не видят, и душа не болит... Марья-то на вас всё пялится! А только скажу я вам, Александр Сергеевич, норов у ней ой злющий: што не по ней скажешь, так ажно бледнеет...

Милая, наивная, ласковая девушка. Пушкин чувствовал какое-то сожаление. Её присутствие всё же делало его существование более спокойным и светлым.

Жаль было расставаться и с толковым, многоопытным Калашниковым. Тот порассказал немало необычного, странного, даже загадочного из быта Ганнибалов. Но знал ли он о дочери? Должно быть, знал, но помалкивал, имея в виду свои выгоды.

После отъезда Ольги взгрустнулось. Славная, покорная, безответная девушка. Вот ирония судьбы! Ни с кем у него до неё не было столь длительной связи. Она внесла в его существование уют, тепло... Прощай, Ольга!

Прогулка в первой половине мая 1826 года.

Да, конечно же, в народных песнях — дух народа. Может ли он, Пушкин, сам создать истинную народную песню? Прежние попытки даже самых именитых авторов нужно было считать полными неудачами. В русской поэзии нет речевого стиха, а народный стих именно речевой. И, чтобы достигнуть успеха, нужен особый размер — сочетание свободы и шероховатости, и особая интонация, и даже раёшнику — внешне грубому — надо придать гибкость и стройность...