Тревожный звон славы

Он пробовал свои возможности в песнях о Стеньке Разине. Мощь грозного народного мятежа — вот что хотелось ему показать! Впрочем, это был давний замысел — со времён совместного путешествия с семьёй Раевских, когда вместе с Николаем Раевским он записывал песни о степной понизовой вольнице прежних веков, о разбое, о купеческих судах и поэтическое, может быть, придуманное народом предание о потоплении персидской царевны... Здесь, в Михайловском, иногда пела песни о старинном вольном житье Арина — вот и старался он передать её голос в созданных им трёх песнях.

...Из доходивших до него в письмах сведений делалось всё очевиднее, что есть надежда вырваться из Михайловского. Петербургские друзья прозрачно намекали, что в его судьбе может наступить перемена. И выработан был план действий.

При мысли о том, что окончится ссылка и придёт наконец свобода, сердце его тревожно и радостно билось. Только бы не спугнуть неверным шагом появившуюся надежду! Он отправился в Псков.

Путь немалый, знакомый, надоевший, но, видимо, этот путь вёл к долгожданной свободе...

Вот и псковские слободы. Хромой инвалид крикнул: «Подвысь!» — и полосатый шлагбаум медленно поднялся.

Теперь дорога потянулась вверх. Вот они, древние псковские башни и стены. На острове, на слиянии рек — старинный детинец. В лучах уже жаркого солнца привольно поблескивает вода, с холма открывается широкая панорама Завеличья и Запсковья.

На кривых улочках, на базарных площадях губернского города — суета, толчея, многолюдье, столь разительные после долгого деревенского уединения. На торге — бабы в становых сарафанах с белыми рукавами, мужики в цветных рубахах и войлочных шляпах...

Адеркас принял его весьма любезно. Пушкин нездоров? Пусть же без промедления его обследуют во врачебной управе и дадут документ. Такой документ — он вполне понимает — может очень и очень сейчас пригодиться. Но, Александр Сергеевич, какое потрясение пережила Россия — не правда ли? И в губернии до сих пор неспокойно: то там, то тут бунтуют крестьяне. Ах, Александр Сергеевич!..

Во врачебной управе его встретил инспектор Всеволод Иванович Всеволодов, осанистый мужчина средних лет с русой бородкой. Что прикажете, милостивый государь? Что?

Вы тот самый Александр Сергеевич Пушкин, знаменитый Пушкин, имя которого гремит по всей Руси?! Так чем могу быть полезен? Хоть мы и в провинции живём, но следим за успехами нашей словесности.

Всеволодов был переводчиком нескольких ветеринарных книг: «Сокращённая патология скотоврачебной науки» — с латинского; «Руководство к распознаванию и лечению всех заразительных болезней у домашнего скота» — с немецкого. Но сейчас не до шуток! Он целиком зависит от этого осанистого штаб-лекаря!

Он показал Всеволодову свои ноги. И в самом деле, на голенях, особенно на правой, вены были расширены и даже образовали синие узлы.

   — Что ж, — сказал Всеволодов, — свидетельство о вашем нездоровье я, конечно, дам. Но вот вам мой врачебный совет: можно обойтись и без операции, однако нужны строгие предосторожности: не ходить много пешком, не ездить верхом, не делать сильных движений.

   — Чем же мне тогда занять себя в деревне? — возразил Пушкин. — Повеситься? Застрелиться?

Всё же он получил нужную бумагу:

«По предложению его превосходительства, господина псковского гражданского губернатора и кавалера... свидетельствован был во Псковской лечебной управе г. коллежский секретарь Александр Сергеев сын Пушкин. При сем оказалось, что он действительно имеет на нижних конечностях, а в особенности на правой голени, повсеместное расширение крововозвратных жил; от сего г. коллежский секретарь Пушкин затруднён в движениях вообще. Во удостоверение сего и дано сие свидетельство из Псковской врачебной управы за надлежащей подписью и с приложением её печати.

Инспектор врачебной управы

В. Всеволодов».

Ещё раньше Пушкин написал прошение на имя Николая I. Составлено оно было по черновикам так и не отправленного письма к Александру. Начальную петербургскую историю, послужившую причиной высылки из столицы в 1820 году, он опустил: теперь она не относилась к делу.

Он писал:

«Всемилостивый государь!

В 1824 году, имев несчастье заслужить гнев покойного императора легкомысленным суждением касательно афеизма, изложенного в одном письме, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждой на великодушие Вашего императорского величества, с истинным раскаянием и с твёрдым намерением не противоречить моими мнениями общественному порядку (в чём и готов обязаться подпиской и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему императорскому величеству со всеподданнейшей моей просьбой.

Здоровье моё, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требует постоянного лечения, в чём и представляю свидетельство медиков: осмеливаюсь всеподданнейше просить разрешения ехать для сего в Москву, или в Петербург, или в чужие края.

Всемилостивейший государь,

Вашего императорского величества верноподданный

Александр Пушкин».