Трезориум

— А на память о сегодняшнем сражении держи мою фотку.

Жорка порылся в мешке, вынул снимок.

— Это старая, августовская. Я тут еще старшина и без «Красного знамени», но другой нету. Дай карандаш, надпишу.

И накалякал на обороте «Боксеру от горлодера». А Рэм свой снимок, где он во всем новеньком, дарить не стал, постеснялся.

— Вот чего, — сказал Уткин, подумав. — Схожу-ка я в штаб один. Похожу, погляжу. Может, какое начальство встречу, кто меня знает. Так оно легче выйдет. Фамилия твоя какая? Каблуков?

— Клобуков.

— Напиши вот здесь, на бумажке. Название училища, номер командировочного. И подожди меня где-нибудь. Я, может, долго буду.

— Да мне все равно нужно тут одного человека найти, посылку передать.

Старлей кивнул, глядя уже не на Рэма, а на перекресток, где скучала девушка-регулировщица.

— Эй, лапуля! Штаб фронта где тут у вас?

— Военная тайна! — игриво отозвалась та. Красавец в лихой кубанке ей, видно, понравился. — Ты, может, шпион.

— Готов предъявить свой документ и всё прочее! Согласен на личный досмотр! — заорал Жорка, перебегая к ней.

Скоро он уже хохмил о чем-то, девушка прыскала.

Как ловко у него всё выходит, завидовал Рэм. Наверно, любую в два счета уговорит.

— Сам штаб переехал куда-то к Бреслау, но вся тыловуха пока тут, — сообщил Уткин, вернувшись. — Кадровое в ратуше. Говорит, здоровенная такая башня, отовсюду почти видно.

Ратушную площадь они нашли быстро. Улицы вокруг были перекрыты временными шлагбаумами, повсюду стояли грузовые и легковые машины, а столько старших офицеров в одном месте Рэм никогда не видывал. Задергался направо-налево честь отдавать. Тут мозговой центр целого фронта, а это, наверно, миллион солдат. Шутка ли!

— Давай так, — предложил Жорка. — Через два часа, в восемнадцать ноль-ноль, встречаемся на вокзале — где тогда стояли. Если я не пришел, значит, встретил кого-нибудь из корешей. Или установил перспективный контакт с кем-то из женсостава вооруженных сил СССР. Окрепший после ранения организм требует ласки. Тогда извини-не-обижайся. Но завтра в 10 утра буду на месте, железно. Ты переночуй где-нибудь, лады?

— Устроюсь, не переживай. Может, у отцовского знакомого, кому посылка.

В штабе у дежурного Рэм спросил, в точности как велела Ева Аркадьевна, где найти подразделение 51 232.

Офицер в окошке (целый майор!) сначала потребовал документы. Внимательно изучил удостоверение, сличил фотокарточку с личностью, потом так же строго спросил:

— К кому?

— К подполковнику Бляхину.

Полистав какую-то книгу, дежурный сказал:

— Есть такой. Ждите, проводят.

— Да я сам, товарищ майор. Только объясните куда.

— Ждите, — повторил офицер. — Туда без сопровождения не положено.

Заинтригованный, Рэм сел на стул подле стены. Про Бляхина он знал, что это сослуживец отца еще по Гражданской войне. Видел его только раз, лет десять назад, но хорошо запомнил. Дядя Филипп (так он тогда назвался) заходил к ним на Пуговишников, рассказывал интересное про Первую Конную. У отца ведь не допросишься — разве только медицинское что-нибудь. И потом папа несколько раз поминал Бляхина, добрым словом. Тот сильно в чем-то помог, чуть не спас, но в чем именно — не поймешь. Отец мягкий-мягкий, но, если не хочет сказать, клещами не вытянешь. Наверно, на войне что-нибудь было, не шибко приятное.

С отцом Рэм последний раз виделся в Москве, неделю назад. Весь выпуск по окончании училища на грузовиках перевезли из Владимира в столицу, на вокзал, дожидаться эшелона. Москвичей до вечера отпустили по домам. Но на Пуговишников Рэм не попал. Удачно совпало, что отец тоже как раз привез раненых. Он был главврач санитарного поезда.

Они и встретились в поезде, потому что отец распределял раненых по госпиталям. Во время разговора все время отлучался, и Рэм сидел с сестренкой, ждал. Она всегда состояла при папе, по особому разрешению начальства. Оставлять ее в Москве было не с кем, да и на кого такую оставишь?

Адя не видела брата с прошлого июня. Рэм думал — забыла, не узнает. Она ведь даже соседей не узнавала, кого видела каждый день, а тут целых девять месяцев, для нее целая вечность. Отец писал, что она никогда про старшего брата не спрашивает — это чтобы Рэм не расстроился, если при встрече она будет дичиться.

Но Адька сразу подошла и повела себя так, словно они пять минут как расстались. Стала показывать свои рисунки. Потом села и прижалась головой к плечу. Никогда в жизни так не делала. Рэм чуть не прослезился.

Адя ведь не такая, как другие дети. Что у нее за диагноз, никто толком определить не может, хотя отец показывал ее всем психиатрическим светилам Советского Союза.