Трезориум

— Нормально всё. Вечером нас машина прихватит. Днем всё равно движения нет. На дорогах «штуки» лютуют. Говорят, позавчера целую колонну расхе… раскрячили. — Он задумался. — Расхерачили — это матом или нет?

— Наверно нет. «Хер» это просто старинное название буквы «Х».

— Уже легче! — возрадовался Жорка. — Буду употреблять… А покатим мы с вами, товарищ младший лейтенант, к городу Бреслау, где в данный момент находится наша героическая краснознаменная дивизия. И это, брат, погано.

— Почему погано?

— Потому что не видать нам Берлина, так и проторчим у кряканого Бреслау. Фрицы там зацепились, как наши в Сталинграде. Скоро два месяца — ни туда ни сюда. Сейчас вообще встали. Кореш говорит, в полках только треть состава. Пополнения ждут. Анекдот уже есть. Короче, парад победы в Берлине. Товарищ Сталин на белом коне к рейхстагу подъезжает. Слышит — грохот, пальба. Спрашивает у маршала Жукова: это чё, праздничный салют? А тот ему: нет, товарищ Верховный, это Конев всё Бреслау штурмует… Обхохочешься, кряк.

Но Рэму сейчас было не до Бреслау.

— Что за девушка? Как зовут?

— Моя-то? — не понял Уткин. — Кряк знает, я имени не спрашивал. На кой мне? Хорошая девка, послушная. Чего скажешь — делает, безотказно. Если поняла, конечно. С этим есть проблемы. Вот ты немецкий знаешь. Как сказать: «Дорогая фройляйн, не будете ли вы так любезны…»?

И загнул такое, что Рэм покраснел.

— Брешешь, заманденыш, не было у тебя баб! — заржал Уткин, очень довольный. — Первый раз в первый класс?

Да как заорет на всю улицу:

— «Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят! Мы их не обидим, поглядим и выйдем!»

— Тихо ты, патруль заберет. Расскажи лучше, как познакомился. Где ты немок взял? Тут гражданских-то почти не видно.

— Места надо знать. — Жорка сделал хитрую рожу. — И психологию. А я вчера зашел в какой-то двор отлить — гляжу, кадр вдоль стены шур-шур, мышкой. Эге, думаю. Полячки так не партизанят. Хальт! Она застыла, руки в гору. Я ей по-польски: «Ким естес?» Глазами хлопает. Ага, говорю, дойче? Кивает. И как кролик на удава. Тогда, говорю, будешь мой трофей. «Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят и потрогать спинки — много ли щетинки?» Айда, говорю, к тебе наххаузе. Ну, она и повела. Они в подвале вдвоем с сеструхой прячутся. Та, честно говоря, на мордалитет не очень и тощая, как стручок, но извини: дареной кобыле под хвост не смотрят… Погоди, дай сориентироваться…

Жорка остановился на перекрестке.

— Ага, теперь вон через ту улицу, нетронутую, а там уже близко.

Улица, на которую они свернули, действительно совсем не пострадала. Раньше она, наверное, была торговой — все первые этажи заняты магазинами. Но половина витрин щерилась стеклянными осколками, двери скособочены или вовсе выбиты — судя по следам на штукатурке, гранатами.

— Заглянем, а? Чего там у них внутри, — попросил Рэм. Не столько из любопытства, сколько оттягивая встречу с немками. Он всё сильнее нервничал.

Жорка удивился:

— Ты чего? Славяне тут полтора месяца. Всё, что было, давно вынесли. В посылках поехало, нах Русланд.

— Да вон же, в книжном, книжки на полках.

— Разве что в книжном. Валяй. Покурю пока.

В магазине всё было вверх дном. Писчебумажный отдел выметен подчистую, печатные издания по большей части сброшены на пол. В глаза Рэму бросился альбом Дега — наверное, шикарный, но половина страниц выдрана. Остались только балерины, все ню перекочевали в солдатские вещмешки и теперь украшают стенку в какой-нибудь землянке.

— Ух ты, какая роскошь, гляди!

Рэм открыл папку с гравюрами Дюрера. Он видел до войны в Столешникове, в букинистическом, примерно такую же, за 200 рублей. Но не переть же? Со вздохом отложил.

Подобрал детскую, сказки братьев Гримм, с волшебными цветными иллюстрациями — для Адьки. Отцу нашел лексикон по фармакологии.

— Сдурел? — спросил от двери Уткин. — Куда их? Вещмешок не резиновый.

— По почте отправлю.

— Брось. Цензура не пропустит. Они все книги заворачивают, им там некогда разбираться. И хорош возиться. Девки заждались.

В результате Рэм взял только набор открыток «Силезия». Там были виды и Оппельна, и Бреслау. Домой послать — пусть поглядят, в каких местах он воюет.

— Щас я тебе такие виды Силезии покажу — ахнешь. Шевелись, Рэмка, шевелись! — торопил Уткин. Он весь как-то напружинился и вроде даже слегка протрезвел.

Во двор ворвались чуть не бегом. Спустившись по ступенькам в подвал, Жора заколотил в дверь:

— Эй, на палубе! Свистать всех наверх!

Ответа не было.

— Сбежали твои фройляйн, — с облегчением сказал Рэм. — Дуры они — дожидаться?

Уткин приложил ухо к двери. Послушал. Улыбнулся.

— Не дуры. Потому и не сбежали. Я вчера паек получил. Хлеба им дал, тушенки. А сбегут — попадутся к кому похуже. Тут они, дролечки. Я это, я! — заорал он. — Ферштеен? Отворяй!

Дверь заскрежетала, открылась. Кто-то там в темноте, Рэм не успел рассмотреть кто, попятился вглубь помещения.

— Заходи, чего встал? — Уткин подтолкнул. — Топай вперед. У них там комнатенка. Печка железная, тепло. А скоро жарко будет. Давай-давай.