Трезориум

Из темного коридорчика Рэм попал в небольшое и действительно протопленное помещение. В углу стояли лопаты и какие-то метлы — наверное, конура предназначалась для дворницкого инвентаря. Свет скудно проникал через высокое, расположенное под самым потолком оконце.

На топчане, тесно прижавшись друг к другу, сидели две девушки, у одной волосы потемнее, у другой посветлее. Кажется, первая была постарше и покрупней, но глаза еще не привыкли к полумраку.

— Guten Tag… — пролепетал тихий голос.

— Гутен таг, — поздоровался и Рэм. Замялся на пороге, но получил толчок в спину и вылетел на середину комнаты.

— Это вот мой камрад, который будет тебя кряк-кряк, — показал на него Уткин, обращаясь к худенькой блондинке, совсем девочке.

Та уставилась на Рэма снизу вверх и часто-часто замигала. И правда, будто кролик на удава, подумал он. Мелькнуло: тоже, наверно, представляла, как и с кем будет в первый раз.

— Ви хайсен зи? — Он улыбнулся, чтобы она не так сильно боялась. — Их бин Рэм. Зер ангенем. Их махе инен… кайне шлехт.

Хотел сказать, что ничего плохого ей не сделает, но то ли коряво сказал, то ли девчонка от страха ничего не соображала — еще больше сжалась головой.

Зато заговорила старшая сестра, переводя взгляд с одного военного на другого.

Рэм понял только первую фразу: «Sie schprechen Deutsch?». А потом через пень-колоду. Кажется, она говорила, что Ильзе совсем еще юная, просила ее не трогать, и говорила, что обслужит обоих господ офицеров сама, они останутся довольны. Вторая сначала всё моргала, потом беззвучно заплакала.

— Ты чем девушек расстроил, хамло?

Уткин утирал губы. На столе была початая бутылка, и он, как вошел, сразу себе налил.

— Скажи, что все будет культурно. Сначала выпьем, закусим. Комм сюда, комм!

— Она нетронутая. Боится. Не буду я с ней, — хмуро сказал Рэм. — И вообще. Идем отсюда. Противно.

— Кряк твою. Товарищ о тебе, уроде, позаботился, — обиделся Уткин. — Не нравятся щи — не жри, а угощают — не плюй. Хозяин — барин, я еще разок попользуюсь. Ты во дворе подожди. Переведи только моей, чтоб не молчала, когда ее харят. Чего она, как бревно.

— Слушай, Жор, ты же видишь — она не хочет. Это все равно что насильничать.

Хотел сказать по-дружески, по-доброму, но Уткин еще больше разозлился. Может, как раз из-за этого тона. Или просто уже дососался спирту до стадии, когда тянет на ярость.

— Кто насильничает? Я насильничаю? Я ей, лярве, харчом заплатил, а она взяла, потому что лярва! А надо было снасильничать, как они наших девок насильничали! Знаешь чего, Клобуков? Не возьму я тебя в разведку! На хер мне такой переводчик! Надо будет «языка» тряхануть, а ты разнюнишься! «Протииивно», — передразнил Жорка, скорчив гримасу. — Катись отсюда, заманденыш. И больше мне не попадайся.

Отвернулся.

— Эй, девки! Комм хир, я сказал!

Немки, не понимая, из-за чего крик, прижались к стене.

Отец в такой ситуации, наверно, укатился бы, а потом страшно переживал бы и угрызался, подумал Рэм. В этом между нами и разница. Он подушка, а я железный стержень.

И шагнул вперед.

С горлодером Уткиным выход был только один — сразу в нокаут. Поэтому очень быстро, не дав опомниться, Рэм схватил старлея сзади за плечо, развернул к себе и врезал справа. А ответил, только когда Жорка уже упал:

— Сам катись, замандюк.

Девушки вскочили на топчан с ногами. Старшая завизжала «Hilfe!», светленькая тоненько запричитала «Bitte! Bitte!».

Хук был неплохой, но, как оказалось, недостаточно хороший. Нокдаун получился, нокаут — нет. На щеке у Уткина белела вмятина, зато вторая щека сделалась багровой.

Сквозь стиснутые зубы со свистом вырвалось:

— Сссука!

Рэм принял стойку, готовясь бить, как только Жорка начнет вставать. Но тот приподнялся на одно колено, зашарил пальцами по кобуре. Глаза — бешеные.

Убьет. Спьяну, на психе — убьет, понял Рэм.

Хотел кинуться к выходу, но испугался, что не успеет добежать, пуля догонит. До Уткина было ближе, чем до двери.

Прыгнул, вцепился в руку, которая уже вытянула черный «ТТ». Попробовал вывернуть кисть — не получилось. Жахнул выстрел, потом второй и, кажется, третий, но уши заложило сразу после первого, так что, может, это было эхо.

Уткин вдруг выпустил оружие, а локтем освободившейся руки двинул Рэма по уху, потом — рха, рха, рха, рха! — рыча, обрушил серию быстрых ударов, лупя, куда придется: в лоб, в лицо, в грудь. «ТТ» отлетел в сторону и там, уже сам по себе, пальнул еще раз.

Пронзительный визг прорывался даже через вату, которую будто напихали в уши. В глазах потемнело, Рэм ничего не видел и бил вслепую. Иногда попадал в мягкое, иногда в твердое, иногда по воздуху. Дышать не мог — горло будто перехватило стальной удавкой.

Раздался частый, тяжелый топот.

— Прекратить драку! Встать! Руки вверх!

Шею отпустило. Махнув по инерции еще раз, попусту, Рэм откатился по полу, поднялся на четвереньки и увидел перед носом сапоги, над ними широкие растяги галифе. Задрал голову.

Сверху, брезгливо кривясь, на него смотрел командир в щегольской дубленой куртке. На рукаве повязка. Рядом двое солдат.

Патруль, сообразил Рэм. Шли мимо, услышали выстрелы, крики.