Трезориум

Когда щель начала светлеть, Таня вскарабкалась наверх и очень медленно, стараясь поменьше скрипеть, сдвинула крышку настолько, чтобы пролезла голова.

Тихо, промозгло. Сырой асфальт. Над ним не то туман, не то рассветная дымка. Сквозь нее близко, в нескольких метрах, темнеет нечто плотное, громоздкое.

Пришлось еще минут пять подождать, прежде чем пелена проредилась и стало видно: это пушка. Небольшая, с коротким стволом. Почему-то скособоченная. А, это у нее отвалилось колесо. На щите что-то написано белыми буквами.

Вглядываясь в клубящееся марево, Таня разобрала первую букву. «К». Потом «a». Третья — «n» или «п». Высунулась насколько могла, потому что от этого сейчас все зависело — русская буква или немецкая?

Щекам стало горячо, радостно скакнуло сердце. Русское «пэ», без сомнений! Прочлось и всё слово. Немецкое, но написанное по-нашему: «капут». Потом вся надпись целиком «Гитлеру капут!».

Да, да, да!

И чудо: юная княжна,
Вздохнув, открыла светлы очи!
Казалось, будто бы она
Дивилася столь долгой ночи.

Вот оно какое, счастье! Таня и забыла. А может, никогда не знала. Счастье — это когда вся наполняешься радужной, звенящей силой.

Тяжеленная железная крышка, которую раньше было еле сдвинуть, легко отъехала.

Таня вылезла из-под земли на белый свет, огляделась.

Она находилась во дворе, стиснутом между домами, верхняя часть которых пока еще не просматривалась. Справа был угол, из-за него послышался шорох. Кто-то шел.

Испугавшись, что это какой-нибудь часовой, который, не разобравшись, пальнет, Таня быстро крикнула по-русски:

— Не стреляйте! Я своя!

Лязгнул затвор. Из-за угла высунулось дуло, за ним небритая рожа в каске. Немецкий солдат…

Таня зажмурилась.

— Лейтенант! Погляди, кто тут.

Голову под подушку прячут только дети. От реальности все равно не спрячешься. Поэтому Таня тут же открыла глаза.

Теперь их было трое. Еще один солдат, в дубленой крестьянской безрукавке поверх шинели, и офицер со шкиперской бородкой, в пыльном морском кителе. Стояли, пялились.

Оставалось только надеяться, что они не расслышали русской фразы.

— Слава богу! — затараторила Таня по-немецки. — Я заблудилась в тумане. Испугалась, что попала к иванам.

— Еще сто метров и попала бы, — улыбнулся лейтенант. — Ты чья, сестричка? Фольксштурмовская? Твои сменились вчера. Теперь тут мы, героический полк засранца Райнкобера.

И засмеялся.

В крепости Бреслау все полки назывались по имени командиров, и про полковника Райнкобера Таня, конечно, слышала. Полк был сборный, всякой твари по паре: и вермахт, и фольксштурм, и эсэс.

Как хорошо, что она пустилась в путь, не сменив обычного наряда: на груди распятие, на рукаве красный крест.

— Да, я из госпиталя на Штригауэр-плац, прикомандирована к батальону фольксштурма. Я знаю, что наши ушли. Но я, дура, оставила где-то здесь сумку, без нее хоть не возвращайся. Там аптечка, шприц, инструменты — всё. Старшая диакониса голову оторвет.

— Монашка, а отчаянная, — сказал тот, что в безрукавке.

— Как это ты мимо нас прошмыгнула, а мы не заметили? — подивился офицер.

Таня думала, он потребует документы, и уже приготовилась ответить, что они тоже в сумке.

Но лейтенант документов не спросил.

— Ничего не попишешь, детка. Теперь застрянешь тут до следующей ночи. Русские нас подрезали с флангов. Среди дня к своим не проберешься — секут пулеметами с двух сторон. Добро пожаловать на остров Мон-Сен-Мишель.

И опять засмеялся. Он, кажется, был весельчак.

Протянул руку.

— Мишель — это я, Михель Шредер, лейтенант Кригсмарине. Про остров Мон-Сен-Мишель слыхала? Это во Франции, я там был в сороковом. Красотища! Монастырь на приливном островке.

— На каком? — спросила Таня, еще не до конца уверенная, что выкрутилась.

— Это когда до острова можно добраться только при низком море. Вот и у нас тут то же самое. Придется тебе ждать следующего отлива. Мы не против. Верно, ребята?

— Я — точно «за», — оскалился солдат в безрукавке. Он был совсем молодой. Из-за спины у него торчал приклад, по краю весь в аккуратных одинаковых зазубринах.

Тот, что увидел Таню первым — немолодой, беспокойно похрустывавший суставами длинных пальцев, — серьезно сказал:

— Медсестра нам пригодится. Не сыщешь сумку — у нас своя аптечка есть… А чего это ты крикнула? Мне показалось, по-русски. Чуть не пальнул.

— Ага, по-русски, — с невинным видом кивнула Таня. — Думала, они. «Ne strelyaite!» Это значит: «Не стреляйте!» Один остарбайтер научил, санитар из госпиталя.

— А-а, надо запомнить. Мало ли…

И никаких подозрений. Полезно все-таки быть юной девицей с ясными глазами.

— Ребята, хорош болтать, — сказал командир. — Давай, Претцель, прикручивай колесо, пока русские не проснулись.

Объяснил:

— Вечером иваны драпали отсюда — бросили полковую 76-миллиметровку. Видишь, колесо отскочило. Отличная пушка. Красотища! И ящик вон со снарядами. Претцель у нас — мастер золотые руки. Сейчас насадит болт — и укатим к себе. Давайте, парни, давайте!

Солдаты взялись за дело. Молодой поднял колесо, Претцель чем-то звякал.