Игумен в монастыре был, разумеется, авторитетным лицом, но весьма часто духовные дела поступали в ведение священника или чередного иеромонаха. Происходило это в том случае, если игумен не имел достаточной власти, или его не было вовсе, или он не являлся духовником братьев. Но наказание брату назначал игумен.
Если брат не хочет исправляться, мы налагаем на него наказание. Если он отказывается его понести, то не может больше оставаться в монастыре. Отвергая епитимию, брат показывает, что внутри него живет эгоизм, индивидуализм, что он перестал быть нормальным членом братства, поэтому он непременно должен уйти. Не мы отлучаем его от братства. Он сам от него отделился. Как он мог быть таким малодушным, чтобы не принять епитимию, тем более при всех?
У кого-то может возникнуть вопрос, распространяются ли эти правила исключительно на нравственные прегрешения или нет? Поэтому святой Августин продолжает:
Я проявляю любовь к ближнему, когда открываю его грех игумену. При этом я ненавижу страсть, а не брата и хочу, чтобы она была изгнана из него самого и из братства. Трезвенность духа и совести должна проявляться даже в самых незначительных вопросах духовной жизни, ведь под гору путь легкий, а вверх всегда тяжелый.
Тайный обмен письмами или подарками — это доказательство самой высокой степени нравственной и духовной развращенности, не требующее иных свидетельств. Подарок или письмо обнаруживают привязанность сердца, поэтому в монастырях не позволяется обмениваться подарками, вести переписку, за исключением редких случаев, по крайнему снисхождению и с ведома игумена. Это очень серьезный вопрос, хотя мы можем не придавать ему значения. Даже с родителями монаху не подобает поддерживать переписку. Желание переписываться с родителями — это признак непонимания сути монашества. Разве только сам игумен велит мне написать родным, а не я вынуждаю его дать на это разрешение. Не может же игумен играть в монастыре роль тюремного надзирателя…
Возможно ли, чтобы письмо не стало для нас узами, которые связывают нас с человеком и, таким образом, не допускают нас всецело устремиться к Богу? Что же мы тогда не женились? Если сегодня я пишу письмо, завтра с пристрастием молюсь о ком-то, оказавшемся в трудном положении, то неужели мой ум больше устремлен к Богу, чем у женатого человека? Семейные люди, терпящие трудности брачной жизни и хорошо понимающие слова апостола: Будут иметь скорби, — они-то как раз обращаются к Богу с большим усердием, чем монах, который думает, будто может войти в Царство Небесное, палец о палец не ударив. Конечно, существует снисхождение, и оно распространяется на всех, даже на самого последнего из монахов. Но сколько можно к нам снисходить? На снисхождении далеко не уедешь. Велосипед на небо не довезет.
Того, кто тайком принял подарок или письмо, мы простим и помолимся о нем, при условии что он сам признает свою ошибку, потому что ни прощение, ни молитва, ни люди, ни Сам Бог не могут помочь развращенному человеку, который не признаётся в своем преступлении. В таком случае на брата должно быть немедленно наложено строжайшее наказание ради предупреждения страшных последствий и эпидемии в монастыре.