Трезвый дневник. Что стало с той, которая выпивала по 1000 бутылок в год

«Хорошие», – ответила я ей и долго смотрела в пол, что всегда суперубедительно.

Шарлотта – младшая сестра моей подруги Стефани. Подростками мы встречались на заднем крыльце, пили домашнее пиво и обе с неохотой стояли в тени Стефани. Став взрослыми, мы вместе курили и жаловались на то, что мир всегда ставит нас на второе место. Она была одной из моих лучших подруг в Нью-Йорке. Раньше мы вместе уезжали на выходные и жили в одном номере (это были два дня выпивки и сестринских разговоров), и я возвращалась домой с ощущением того, что меня понимают, и болями в животе от смеха.

Сейчас, когда мы сидели за столиком, между нами было лишь чувство неловкости и соленое масло. Мой стакан Перье был очень отдаленной альтернативой шампанскому: игристость без последствий.

Почему я не могла сказать Шарлотте правду о том, насколько я несчастна без алкоголя? Разве друзья нужны не для того, чтобы успокоить вашу сильную боль?

Раньше я рассчитывала на то, что выпивка развяжет мне язык. «Честно говоря, – говорила я, наклоняясь к собеседнице после второго стакана, – я такая развалина». «Я тоже развалина!» – отвечала мне женщина, поскольку все мы носим в тебе скрытую тоску.

Мне было сложно быть настолько откровенной субботним днем. Мне также не хотелось утомлять Шарлотту жалкими историями о «Программе 12 шагов» и о том, как я считаю дни. (Хотя я всегда презрительно относилась к «исцеляющимся людям», я с ужасом осознала, что теперь являюсь одной из них.) Мне было жаль Шарлотту, которая была вынуждена сидеть рядом с такой жалкой женщиной, как я. Трезвость способна изолировать людей. Иногда мне казалось, что я живу на острове и с нетерпением жду, когда меня навестит кто-нибудь из моих друзей, но когда он все же приезжает, я начинаю ждать, когда он уедет обратно.

Раньше я была «зажигалкой». Могла заговорить с любым человеком, с которым пила. Могла быть психотерапевтом, адвокатом дьявола, клоуном. Раньше я хвасталась, что легко подружилась бы со Сталиным, и мне никогда не приходило в голову спросить себя, кому вообще хотелось бы с ним дружить.

Но женщина, которая с распростертыми объятиями приняла бы тирана, превратилась в женщину, которая не могла посмотреть в глаза старой подруге.

Я чувствовала, что Шарлотта осуждает и оценивает меня. Я поняла это не из ее слов или взглядов на меня, а потому что прежняя я именно это делала бы на ее месте.

Раньше я ненавидела, когда кто-то из моих подруг не пил. «Молодчина!» – говорила я, но внутри все кипело. Пить нужно было вместе, и воздержание одной из девочек являлось нарушением протокола. Я измеряла, насколько верна мне подруга, ее способностью оставаться рядом со мной. Выпьет ли она еще? Может ли она опрокинуть еще одну рюмочку ради меня? Мои подруги не всегда пили столько же, сколько я, но они всегда были рядом до рассвета.

Мы с Лизой шутили, что не можем покинуть бар, пока хотя бы одна из нас не заплачет. О чем же мы плакали? Сложно сказать. Мы обе работали редакторами и сильно уставали. Ближе к утру наши салфетки были грязными от туши, и я всегда хлопала ее по спине, когда мы уходили. Думаю, сегодня мы хорошо потрудились.

Через несколько месяцев после того, как я перестала пить, мы с Лизой пошли развлечься, и она даже не заказала пиво. Мне было больно от того, что моя трезвость стала ее наказанием.

Мой психотерапевт не понимал, в чем проблема: «Почему вы не думаете, что Лизе нравится вас поддерживать?»

Возможно. Однако все это не казалось мне правильным. У меня было много друзей-вегетарианцев, но никто из них не мешал мне есть бекон.

Думаю, где-то в глубине души я испытывала вину за то, что бросила пить. Выпивка была связующим звеном для нашей дружбы. Необходимым элементом товарищества и взаимопонимания.

Как подруга я всегда хотела выпить бутылку (или три) и поиграть в медсестру, которая утолит все печали.

Однако мой алкоголизм не сделал меня ближе к этим женщинам. В действительности произошло обратное. Когда мы с Шарлоттой последний раз пили вместе, мы с ней и несколькими нашими подругами встретились в хорошем ресторане.

Я опоздала, и официантка долго не несла мне бокал, поэтому я схватила бутылку с середины стола и отпила прямо из горла. Мое платье было надето наизнанку. («Я одевалась в темноте», – объяснила я Шарлотте, забыв добавить, что до этого я выпила три «Маргариты».) Позднее в баре мы начали разговор о женских оргазмах, и так как меня никто не слушал, мне пришлось кричать. Шарлотта дала мне 20 долларов на такси до дома, и на следующий день я написала ей электронное письмо с благодарностью. Она ответила только через два дня, что должно было стать мне первым сигналом к тому, что ей сложно подобрать слова.