Три Анны

Вскоре после того как Александр фон Гук обосновался в Петрограде, был обнародован приказ нового правительства: офицерам явиться в Советы для переписи и постановки на учёт.

– Неужели большевики поняли, что страну могут достойно защитить без лишних жертв лишь обученные и обстрелянные кадры? – обрадовался прадед.

По месту переписи с утра толпились офицеры царской армии, привыкшие подчиняться приказам. Они оживлённо козыряли друзьям при встрече, вспоминали бои и грустили, поминая погибших товарищей. Собравшимся военным казалось, что черные дни России скоро минуют и жизнь наладится, раз их снова призывают в строй.

– Ваше высокоблагородие, господин барон, – услышал прадед тихий голос и увидел, что один из красноармейцев подаёт ему какие-то знаки. Дедушка Саша узнал одного из солдат, служивших в полку под его началом.

– Здравствуй, Губин.

Красноармеец вытянулся в стойку перед бывшим командиром и, наморщив лоб, скороговоркой прошептал:

– Христом Богом прошу, уходите домой.

– Но что случилось?

– Не знаю. Но ради нас, нижних чинов, служивших вам верой и правдой, умоляю, не откажите в просьбе. Муторно мне на душе.

Дедушка вспоминал, что отца озадачила просьба его солдата, но не выполнить её он не мог. Да и кто бы из богобоязненных людей устоял, когда его просят именем Христовым.

Решив, что солдат просто суеверен, и стоит прийти завтра, прадед недовольно отправился домой. На следующий день он свалился с воспалением лёгких, а через некоторое время по городу поползли слухи, что всех пришедших к пункту сбора офицеров погрузили на баржи и затопили в Финском заливе.

От тихого голоса Дмитрия, мерно перечислявшего цифры и факты, у Ани бежал мороз по коже, а перед глазами вставали крохотная дворницкая, в которой на старой кушетке, выброшенной новыми хозяевами жизни за ненадобностью, сидели три человека: боевой офицер, потерявший на фронте руку, хрупкая, но стойкая женщина Анна и юноша – Димин будущий дед.

Зябко обхватив руками плечи, она посетовала на себя:

– А я о предках, к стыду своему, почти ничего не знаю. Мне известно только то, что моя прабабушка Аня – сирота родом из Олунца. А прадедушка Костя – коренной петербуржец, сын певицы. Своего отца он не помнил и жил с отчимом. Но история с отчимом какая-то мутная, и дедушка говорит, что про него в семье никогда не вспоминали. Славно, что ты так много знаешь о своей семье.

Залпом допив остатки кофе, Дмитрий сжал в руке пластиковый стаканчик:

– Да, пришлось моей семье горе помыкать. Но я не досказал: удача улыбнулась им в конце девятнадцатого года – Гуки сумели въехать в небольшую комнату, освободившуюся неподалёку после умерших от сыпного тифа хозяев. В городе бушевали тиф и холера. Люди замертво падали прямо на улицах, антисанитария была страшная, и прадед обратился к властям с просьбой открыть хотя бы одну баню.

– Вот вы её и открывайте, – сказал комиссар и довольный своей шуткой, захохотал, видимо считая, что поставил на место зарвавшегося буржуя.

Но дед Саша был настроен решительно – он знал, что в военных условиях одно из главных условий против эпидемии – гигиена.

Собрав нескольких знакомых, он сумел подвести к банному корпусу воду из канала, раздобыть дров, и баня заработала.

Мне как-то раз попали в руки мемуары балерины Кузьминой, и там она вспоминала, что эта баня буквально вернула к жизни многих людей, заросших в грязи и нечистотах.

Прадед проработал заведующим баней до конца жизни, не стыдясь своей должности и не чураясь грязной работы. Он умер от голода около банной печи, пытаясь согреть людей в блокадном Ленинграде. Прабабушка Аня преподавала в младших классах, она умерла в конце войны, а мой дедушка Серёжа, их сын, увлёкся коневодством и разводил лошадей на конезаводе. Мой папа инженер-радиотехник, а мама учительница музыки.

Ветер ерошил Дмитрию волосы, паруся полосатую футболку, и дул в лицо Ане, словно желая силой заставить её сойти с нагретого солнцем камня и ехать дальше. Она с сожалением встала, думая, что надолго запомнит этот разговор и рассказ Дмитрия. До Олунца предстояло ехать почти шесть часов, и надо спешить, успев по пути заскочить в Загрязье к Ковалёвым.

Кроме того, Аня везла с собой портрет незнакомки с отчаянной надписью: «Прости Христа ради» и сгорала от нетерпения показать его Вилене Гуговне.

* * *

Перед указателем «Загрязье» Дмитрий притормозил и, высунувшись в окно, спросил широколицую девчонку в ядовито-розовой кофточке, где дом Ковалёвых.

– А зачем они вам?

Вместо ответа девчонка привстала на цыпочки и заглянула в кабину, любопытно облив Аню взглядом. Явно красуясь перед Дмитрием, она отвела ногу в сторону и неудобно изогнула туловище вбок, принимая позу фотомодели из журнала телепрограмм.

– Мы ищем Сергея.

Девочкина нога переместилась влево, словно собираясь отбить чечётку, а голос разочарованно протянул на одной ноте:

– Серёгу, что ли? Так вам туда.

Грязный палец с облупленным ярко-красным лаком неопределённо ткнул в центр деревни, где виднелась мачта сотовой телефонной связи.