Три чайные розы

Она честно старалась привыкнуть к новой жизни, не жаловалась, не хныкала, старалась, чтобы Данилов не догадался о ее переживаниях, пыталась занять себя чем-то, устроилась работать – преподавать в балетную студию. По большому счету Полина не жалела о случившемся, потому что видела, что для Данилова переезд в Красноярск и связанные с этим перемены означали новый насыщенный, плодотворный период жизни. Иван увлеченно отдался работе, выглядел спокойным, уверенным, и ради мужа Полина была готова примириться с действительностью; и хотя временами у нее возникало желание все бросить и вернуться в Петербург, она старалась гасить эти постыдные приступы жалости к самой себе.

…За десять минут до Нового года она набрала номер Татьяны – хотела поздравить родных с праздником. Полина знала, что сестры отмечают его в Березовке (Татьяна с Сергеем и Юрой накануне специально прилетели из Праги, из Москвы приехала Маша, которая была занята там на съемках). Она снова и снова набирала знакомый номер, но ее не соединяли – понятно, линии сейчас перегружены…

Вздохнув, Полина отложила трубку, включила телевизор, правда, без звука. Экран зажегся. Президент уже поздравлял соотечественников с Новым годом, беззвучно шевеля губами.

Полина представила дом, занесенный снегом, наряженную во дворе ель, родные лица и задохнулась от боли. Она налила шампанского и выпила его залпом, словно водку.

На экране появились куранты, стрелки сошлись на двенадцати.

* * *

В феврале Маша переживала хандру, подразумевающую творческий кризис и депрессию. Хуже всего оказалось то, что она не могла играть – выходила на сцену и впадала в ступор.

– Что с тобой, Маруська, происходит? – не выдержал Палыч.

– Не знаю, – вздохнула Маша, – энергии нет, вялая как рыба. Увольняйте меня!

– А вот хрен тебе! – возмутился Палыч. – Не дождешься! Короче, даю тебе две недели на реабилитацию! Приходи в себя, и поедем на фестиваль. Басманова, ведь Европа нас ждет! Соберись!

– Я постараюсь! – честно пообещала Маша.

Она брела по стылым, все еще зимним улицам и думала о лете. Ах как ей хотелось дождя и сирени, распахнутых настежь окон, свежести, зеленой травы; ехать на катере по Неве, подставив лицо солнцу; пройти по улице в туфлях и красивом платье (и чтобы кто-то восхищенно оглянулся вслед!).

Ввиду отсутствия всего перечисленного спасение и выход из кризиса Маша пыталась найти в коньяке и антидепрессантах. В меню сегодняшнего ужина значилась очередная бутылка коньяка. Однако идеи насчет вечера Маше пришлось скорректировать, поскольку они совсем не понравились Татьяне, только что прилетевшей из Праги.

– Как ты живешь, Маруся? – поинтересовалась Татьяна, с неодобрением взглянув на стоящую в центре стола и Машиной вселенной коньячную бутылку.

– Нормально! – пожала плечами сестра. – Налить?

– Спасибо, не стоит!

– А за встречу?

– Не хочу.

– Как Сергей?

– Все хорошо, – виновато сказала Татьяна, отчасти стыдясь своего благополучия и счастья. – Как дела в театре, Маруся?

– А я не хожу туда. Уже неделю.

– Чем же ты занимаешься? Пьешь?

Маша усмехнулась:

– Ну а что делать? Вдохновения нет, понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Чтобы играть, необходим драйв, вдохновение, а я пустая… Через меня ветерок проходит, трава растет, и все так – фьють – мимо… Полный раздрай во всем! Удивительно – даже волосы торчком стоят, спутанные, не прочесать, никогда такого не было! Глушу коньяк, а ни хрена не помогает! Как сломанный лифт, езжу вверх-вниз, вверх-вниз… А сейчас, наверное, вообще спускаюсь в подвал! – Маша грустно вздохнула.

Татьяна смотрела на сестру едва ли не с ужасом – разве это ее Маруся? Потухшие глаза, нервные жесты и такие страшные признания… Разрываясь между Влтавой и Мойкой, она, Татьяна, кажется, упустила сестру…

– Я полная бездарность, как выяснилось! Тоже мне, Сара Бернар местного разлива! Стоило из-за этого жертвовать любовью! А в сухом остатке – ничего! Ни мировой славы, ни личной жизни! Знаешь, в последнее время у меня чувство, будто я женщина из аттракциона в цирке и меня распиливают. Ужасно больно.

Татьяна потрясенно молчала, не зная, что сказать.

– «Мир потух. Мир зарезали. Он петух»… Я – петух, которого зарезали! – произнесла младшая сестра.

На кухню зашел Юра и с любопытством поглядел на то, как Маша лихо опрокинула рюмку.

– Тетя Маруся, не стыдно? Какой пример ты подаешь ребенку? – укоризненно заметила Татьяна.

– Ха! Может, он о жизни больше нас с тобой знает! – усмехнулась Маша.

– Пьешь как извозчик! – Татьяна забрала коньячную бутылку.

– Мать, отстань от нее, – вступил в разговор Юра. – Видишь, плохо человеку!

– Разговорчики! Много ты понимаешь! – Татьяна накинулась на сына. – Иди к себе!

– Держись, Маша! – уходя, хмыкнул Юра.

Когда за ним закрылась дверь, Татьяна призналась:

– Знаешь, он меня иногда пугает, такой взрослый парень, умный, все понимает! Чего не скажешь о некоторых великовозрастных дурах! Ну, что ты вбила в голову? Ты прекрасная актриса! Божьей милостью актриса!

Маша вздохнула: