Цемент у Эдгара стоял на прежнем месте. Евгений Александрович развел его, очистил кирпичи, обмазал их раствором и водрузил на место. А свежие цементные следы присыпал снаружи кирпичной пылью. Время он засек. На всю операцию ушло ровно двадцать четыре минуты. Теперь можно вымыть руки и идти пить кофе. Разумеется, об этом тайнике не должен знать никто, даже Ольга. Эти патрончики и доллары — на самый-самый черный день, когда уже совсем станет невмоготу. А сейчас надо забыть, вычеркнуть из памяти, что вот здесь, в этом гараже, в левой стене за двумя кирпичами, лежат полтора килограмма золота высшей промышленной пробы. Если перевести его на число коронок, а еще лучше на доллары, то получится неплохая сумма, которая даже при самых неблагоприятных последствиях подлого Настенькиного поступка позволила бы неплохо жить до глубокой старости где-нибудь на берегу Атлантического океана. А информация о заводе! Разве она так мало стоит? Вернер думает, что я простачок, что не понимаю, какой такой фирме нужна обширная информация о нашем заводе и его филиалах! Я-то сразу понял. Ну и что? Хуже мне от этого? Ничуть! Если и кончать свое пребывание на свете, то где угодно, только не в России. Это решено окончательно. Надо будет бежать за границу. И только к этому надо теперь стремиться.
С того момента, как Евгений Александрович выругал Настеньку за ее визит в милицию, прошло каких-нибудь три часа, а он уже сделал так много: внушил жене, чтобы она, полная идиотка, сидела дома как мышь. Поговорил с магаданской вдовушкой. Наконец, соорудил прекрасный тайник.
Только бы эта простушка Елена Петровна не вздумала на самом деле травиться и оставлять какие-нибудь дурацкие записки, вроде: в моей смерти прошу не винить никого, кроме любимого Васи и Евгения Александровича. Душа-то у нее простенькая, но человек сложен, ой как сложен. Ни гениальности, ни гадости от него не ждешь, потому что он твой сосед, ты его как облупленного знаешь, а он возьми да сделай великое открытие или роман в стихах напиши. Поэтому, дорогая Елена Петровна, не шали там. Хорошо бы еще напугать как следует этого наглеца Серегина. Такие люди большого роста, как правило, трусоваты. А что он наглец и трус — это видно невооруженным глазом. Ему, например, можно сказать: за мной и за тобой «хвосты», прячь концы в воду, не показывай носа, заройся в землю, вообще — нишкни, и только это тебя спасет. Да, надо обязательно напугать его, чтобы он, пока я уеду куда-нибудь, хотя бы на поезде по турпутевке в Среднюю Азию, не кинулся искать нового покупателя. А уехать сейчас мне сам бог велел. Острота момента пройдет, да и я успокоюсь, приготовлю для Вернера письмо. Наверняка он мелкая сошка. Вот выйти бы на хозяина, с ним бы поторговаться! Но это потом. А пока в Бухаре или Самарканде полкило патрончиков можно попытаться продать рублей по семьдесят за грамм.
Анатолий Гусев был искренне удивлен. Почему получается так? Он сделал немало для того, чтобы выявить этих «старателей», а благодарность от руководства заработал Федор, у которого, если бы спросили Гусева, во всей этой истории была нечаянная заслуга: когда своим жестким кулаком он достал Гусева, и тому ничего не оставалось, как выплюнуть на борцовский мат выбитый зуб, потом поддаться уговорам жены и тещи и из самой простой ситуации выявить такое замечательное дело. Это можно сравнить, думал с улыбкой Гусев, хотя бы с такой картиной: идет человек, видит, на асфальте — обычная лужа. Не большая, не маленькая, не глубокая. Человек погружает туда руку, а вынимает в кулаке золотую рыбку. Но дальше события развиваются вопреки всякой логике: поощрение дают не рыбаку, а стороннему наблюдателю, который, сидя на лавочке у ближнего подъезда, сделал умозаключение: вода на этом месте оказалась вследствие дождя, а золотая рыбка завелась в луже потому, что на рыбозавод по ошибке снабженцев завезли мальков не карпа, а золотых рыбок. Емкость, в какой их везли, была малость худая, и рыбка попала в лужу. Вот ведь как на самом-то деле. Работать надо, а не философствовать. К кому пришел с повинной Одинцов? Кто через него достал Глазова? Кто вычислил и раскрутил жену Зайцева и вышел на него и продавца? Потом, когда дело о «старателях» станет историей, и по нему зеленые ребята будут учиться грамоте чекистской работы, как по букварю, тогда-то и вспомнят настоящего виновника торжества.
А в том, что торжество будет, Гусев ни на минуту не сомневался. Конечно, все эти шуточные мысли он держал при себе и посмеивался над ними, но удивление у него не проходило. Неужели нынче Шерлоки Холмсы, рассуждающие с трубкой в зубах о логике поведения преступника, предпочтительнее людей действия? Нет, не может этого быть…
Матвеев достал из папки двойной лист в клеточку, исписанный прилежным женским почерком, протянул Гусеву:
— Ну-ка, прочти, только что принесли.
Гусев хмуро и недоверчиво взял лист:
«Уважаемые товарищи, работающие в комитете государственной безопасности!