Три часа утра

Стасенька быстро сообразила: чувство к Босуэлу у королевы вспыхнуло, когда он её, можно сказать, изнасиловал. Любопытно, что именно интересного Юлий в этом находит: сам факт или то, что с такого вдруг началась любовь?

Спросить прямо было неудобно, поэтому Стасенька решила зайти издалека:

– А Босуэл вообще тебе понравился?

– Естественно.

– Но ведь он же был циником и насильником!

Юлий хмыкнул.

– С кем поведёшься…

– А я не понимаю, как можно любить циников и насильников, – сообщила ему Стасенька с обворожительной улыбкой.

– Да, теоретически это труднее, – согласился Юлий. – Лучше всего, очевидно, практически…

– Да?.. – на всякий случай усомнилась Стасенька. – А что, в твоей практике…

– Нет, – сказал Юлий. – В моей практике такого не было… Все девицы, с которыми до этого доходило, кидались на меня первыми.

Стасенька слегка обалдела от столь откровенного заявления, но быстро опомнилась:

– А с приличными девочками тебе совсем не приходилось иметь дел?

Юлий усмехнулся:

– Ну, поначалу-то они все как бы приличные… – он вытащил из кармана пачку «Опала». – Куришь?

– Вообще – нет, но давай, – Стасенька взяла сигарету, он щёлкнул зажигалкой.

– Так вот, о Босуэле, – сказал Юлий, затянувшись. – Не знаю, что там у них вышло в первый раз на самом деле, только уверен, что у него были на то какие-то основания. Ни с того ни с сего он бы с ней связываться не стал. А Цвейг рад стараться, сразу – «насильник». Он, кстати, вообще к нему необъективно относится… то ли ревнует, то ли завидует.

Стасенька удивилась совпадению его мыслей с Лориными.

Юлий ещё что-то говорил о Босуэле, о Марии, о каком-то Шателяре… Стасенька слушала и думала, что с кем попало он своими мыслями делиться не стал бы. У неё потеплело на душе и захотелось сделать что-нибудь выдающееся: например, прочитать, в конце концов, эту книгу…

– А странно всё-таки, – сказал Юлий, стряхивая пепел в кофейное блюдце. – Столетия прошли, а мы до сих пор кости им, бедным, перемываем…

– Почему – «бедным»? – не поняла Стасенька. – Это же хорошо, что мы о них помним.

– Ну, им-то, положим, на это плевать… Я хочу сказать, что мы по-любому никогда уже не узнаем, как у них всё было на самом деле. Что они думали, что чувствовали… – он помолчал. – От них ещё что-то осталось: письма, документы… А представляешь, сколько людей кануло, совсем ничего не оставив после себя? Так же жили, трепыхались, на что-то надеялись – но об этом никто и никогда ничего не узнает…

Стасенька подумала, что бы такое умное ответить, и сказала:

– Это несправедливо.

– А жизнь вообще несправедлива, – мрачно заметил Юлий. – В ней всегда были, есть и будут напрасные жертвы, преуспевающие подлецы и бездомные собаки. Я не говорю уже о простых стечениях обстоятельств – когда никто не виноват, а жизнь сломана…

Стасенька неуверенно пробормотала что-то насчёт прогресса. Юлий скептически хмыкнул:

– Ты думаешь, мы сейчас лучше, чем были две тысячи лет назад? Мне кажется, и тогда, и сейчас было примерно одинаковое соотношение хороших людей и всякой дряни. Тем более, оба этих определения весьма относительны.

– По-твоему, и дальше так будет? – спросила Стасенька.

Он усмехнулся:

– Хотелось бы ошибиться…

Стасенька отодвинула книгу и подумала, что умные разговоры – это, конечно, хорошо, но можно бы для разнообразия заняться чем-нибудь повеселее. Взглянув на неё, к тому же выводу пришёл и Юлий. Он погасил сигарету, подошёл к стоящему на полу музыкальному центру, ткнул в клавишу.

– Потанцуем?

Музыка была какая-то странная – Стасенька, пожалуй, предпочла бы что-нибудь менее претенциозное.

– Это кто? – спросила она Юлия.

– «Лед зеппелин». Не нравится?

– Очень нравится… – почему-то сказала она. – У тебя свечка есть?

– Валялась где-то, а что?

– Я не люблю танцевать при верхнем свете…

Юлий ушёл на кухню, довольно долго гремел там, то и дело что-то роняя, но вернулся с добычей – красивой, витой розовой свечкой в чайном стакане.

Если бы Стасеньке пришло в голову вести счёт мальчикам, с которыми ей случалось танцевать, Юлий оказался бы, вероятно, где-нибудь в седьмом или восьмом десятке. Но такого ей испытывать до сих пор не доводилось. Хотелось… взлететь! Или, наоборот, упасть куда-нибудь в бездну – всё равно, лишь бы вот так, вместе с ним… Его волосы касались её щеки. От них пахло табаком и почему-то свежей травой. У Рожнова волосы пахли обычно дорогим одеколоном – Стасеньке тоже нравилось, но сердце у неё от этого, как сейчас, не замирало.

Атлетическая фигура Рожнова вызывала у неё чувство законной гордости, сложение же Юлия отличалось, пожалуй, излишней хрупкостью, что было, если честно, совсем не в её вкусе. Но сейчас, когда её рука лежала на этом не слишком широком и почти худом плече, Стасенька специально попробовала мысленно сосредоточиться на великолепной мускулатуре и прочих достоинствах Вадима, но ничего не получилось. Рожнов был почему-то очень далеко, гораздо дальше, чем на самом деле, – где-то аж за тридевять земель.

– Извини, я взгляну, сколько там времени, – Юлий осторожно отстранился и нажал на кнопку подсветки часов.

Взглянул и присвистнул.