Три часа утра

– Эд-мон Рос-тан. Кто такой, почему не знаю? «Шан-те-клер». Ой-й, это что, главный герой – петух, что ли?! Слушайте, да они тут все пернатые! «Ах, душечка, какой петух оригинальный! Он инфернальный!» – Сэнди почему-то возликовал и даже ногами задрыгал в воздухе от восторга. – А инфернальный – это какой?..

Лора попыталась отобрать у него книгу, но Лепилов вскочил и отбежал в угол с видом хищника, у которого пытаются отнять добычу:

– Нет, ни за что! Всегда мечтал почитать драму из петушиной жизни! Да ещё в стихах! Я в отпаде!

Когда минут через пять явились Рожнов с Вайнсбергом, Сэнди принялся по очереди тыкать в них пальцем и восторженно декламировать одну и ту же особо восхитившую его цитату из пьесы:

– «Какой развратный взгляд! Восток, восторг, разврат!»

Привлечённые доносящимся из комнаты буйным смехом, в 814-ю начали заходить гости. Лепилов, изрядно хлебнувший деревенского самогону, каждую новую жертву встречал всё теми же вдохновенными строками.

Вновь прибывшие некоторое время хлопали глазами, недоумевая по поводу внезапно обнаружившейся развратности своего взгляда, а все остальные, обессилев от смеха, корчились в судорогах на «лежбище».

Потом Рожнов с Лепиловым долго и целеустремлённо пытались изобразить, глядя по очереди на фотографию в журнале, двух космонавтов в невесомости. Утомившись, просто сидели, лениво перебрасываясь сплетнями, анекдотами и прочей ценной информацией того же сорта.

Лоре всё это надоело быстрее, чем остальным. Пусть они её считают кем угодно, но разве она виновата, что книги, которые у них вызывают, в лучшем случае, иронические усмешки, в десять раз интереснее ей, чем их разговоры? И кто сказал, что жизнь выше литературы? Литература – та же жизнь, только неизмеримо богаче, разнообразнее и ярче жизни одного человека. В ней – бесценный опыт, накопленный множеством людей, в том числе и великих…

Не обязательно в смысле исторического значения – великих, например, в любви и самоотверженности, доброте, благородстве, дружбе и нежности, в том, чего так не хватает в жизни… Ты перелистываешь страницы, прикасаешься к пережитому ими, ощущаешь то, что чувствовали они, и становишься сильнее за счёт чего-то не очень определённого, но необходимого человеку как воздух – того, что называют духовностью…

Ну, сравните, если так хочется.

Лепилов:

– Видел вчера чету Родионовых. Родионов в Ольгиной рубашке и Ольгиным ремнём подпоясанный…

Тристан Корбьер: «Жизнь – это полчаса бессмертья».

Стасенька:

– Он всё вздыхал, потом начал вертеться. Ужас. Потом стал возиться. Потом начал водить глазами в разные стороны…

Коре Холт: «На мгновение её захлёстывает прежняя необузданная нежность к нему. Она отбрасывает всякую осторожность. Тихо и проникновенно поёт она для него, за стенами – пьяная стража, а здесь сидит её возлюбленный, положив голову к ней на колени…»

Рожнов:

– И сама нахалка, и мужик у неё нахал…

М.Ю.Лермонтов: «История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа…»

Впрочем, здесь, пожалуй, Лора с классиком не согласна: какой интерес может быть в истории мелкой души? Другое дело – если речь пойдёт, например, о Че Геваре или Олеге Кошевом. Или о Мигеле Эрнандесе. Нам легче жить на свете, потому что они были, и мы знаем о них. Нет, жить, может, как раз и не легче – легче оставаться людьми при любых обстоятельствах.

Вайнберг (он среди них ещё самый умный):

– В личной жизни ему не повезло: женился, развёлся. Опять женился, опять развёлся… Вернее, нет, ещё не развёлся: денег, говорит, нет…

Торнтон Уайлдер: «С благоговейным – и благодарным – чувством он думал об удивительной возможности, которую нам даёт жизнь, – платить старые долги, искупать старые ошибки, допущенные по слепоте, по глупости…»

Катя:

– Ага, всего за стольник! Там клёпочка, тут клёпочка, карманы на молниях, ворот на липучке, я прямо чуть с ума не сошла…

Это последнее выступление Лору добило. Она молча встала, взяла Ростана и ушла на седьмой этаж в комнату для занятий.

Минут через десять после её ухода в дверь кто-то постучал.

– Заходи, не сомневайся! – отозвалась деловым тоном Стасенька и стукнула по лапам Рожнова, который из лучших побуждений хотел застегнуть ей пуговицу на халате.

Дверь открылась, и Стасенька машинально протёрла глаза, потому что на пороге она увидела Юлия.

Лепилов отработанным жестом ткнул в гостя указательным пальцем и с воодушевлением выдал дежурное приветствие:

– Какой развратный взгляд!

– Восток! Восторг! Разврат!.. – подхватили на разные голоса остальные, и опять все грохнули с новыми силами.

Слегка обалдевший Юлий прислонился к косяку и сказал:

– Добрый вечер. Стасенька, можно тебя?

Все ржать постепенно перестали, но тут Алик, встрепенувшись, спросил строгим голосом:

– В каком смысле? – и все полегли снова.

Стасенька сидела и молча смотрела на незваного гостя широко раскрытыми глазами.

– Да заходи, что встал-то, как неродной! – пригласил Сэнди.

Он всегда был рад новому человеку, поскольку на такой случай у них была разработана по пунктам целая программа специальных увеселений.