Три часа утра

Сладковский вскинул брови и высказал что-то насчёт «удивительной самонадеянности», которая в его устах прозвучала приблизительно как «беспримерное нахальство», и порекомендовал Лоре обратиться к словарю Хорнби.

В перерыве она так и сделала и молча положила перед заполняющим журнал Сладковским карточку с выписанным значением английского слова «decade» – «десять лет».

– Ну? – высокомерно сказал он, посмотрев.

– По-английски – «десять лет», а не по-русски, – сказала Лора.

– А я что говорил? – небрежно поинтересовался Сладковский.

– А вы говорили – наоборот.

– Ну, может быть, – процедил он с видом человека, которого отвлекают от дела по пустякам.

– Значит, это в тексте была ошибка, – пробормотала Лора. – Нельзя там употреблять «decade»…

– Значит, была! – снисходительно согласился Сладковский, закрыл журнал и вышел неторопливо из аудитории.

Поляков сказал Лоре:

– Ну, чего добилась? На экзамене он тебе эту «декаду» вспомнит – не обрадуешься!

– Во-первых, – возразила Лора, – он не из таких, а во-вторых – что ему вспоминать? Я к нему прекрасно отношусь…

Вообще, после этого случая она начала бы относиться к Сладковскому ещё лучше, если бы такое было возможно. В своей обычной роли супермена он был, конечно, хорош, но в образе человека, которому, как и всем, случается ошибаться, выглядел нисколько не хуже – наоборот, даже как-то ближе чуть-чуть стал.

Лоре почему-то захотелось сделать ему что-нибудь приятное. В общежитии она вырвала листок из тетради по страноведению и, устроившись на «лежбище», попыталась своё неожиданное и необъяснимое желание оформить. Минут через сорок стишок на английском, посвящавшийся Сладковскому, был готов. Лара подумала и перевела его. По-русски он звучал не так эффектно, но столь же задушевно:

Вы были б совершенством в самом деле,
Когда б ценилось только самомненье.
Мне непонятно, чем же вы сумели
Внушить толпе любовь и восхищенье.

Блестящий ум? Поверите едва ли,

Но этого мне, как ни странно, мало,
Чтоб на колени хлопнуться пред вами,
Дрожа в экстазе страсти небывалой.

Ну, что ещё там остается – тело?

Что ж, с этим, без сомненья, всё отлично.
Но вашу душу тронуть мне б хотелось:
Проверить – только и всего! – её наличие.

18

Когда вечером явился Рожнов и с ходу обратился к Стасеньке с вопросом «Молилась ли ты на ночь, моя радость?», она ничего не поняла и удивилась. Только когда он на неё набросился и вроде бы стал душить, Стасенька сообразила, что Вайнберг, очевидно, уже успел поделиться с ним впечатлениями от их встречи на трамвайной остановке. Пришлось обозвать новоявленного Отелло «клоуном» и кое-как вырваться из его железных лап.

– Ни фига себе, я же ещё и клоун! – возмутился Вадим, однако душить её перестал.

– Должна я была поставить его в известность, как ты думаешь? – поинтересовалась Стасенька чуть-чуть более агрессивно, чем следовало.

– Для этого тебе потребовалась целая ночь? – осведомился Рожнов деловым тоном.

– Ну и что? – наивно возразила Стасенька.

– Одной больше, одной меньше, – рассудительно добавил Лепилов, за что тут же получил подушкой по голове.

Он с радостным смехом снялся с «лежбища» и, отбежав в целях безопасности в дальний угол, скромно уселся там на стул.

– Так чем же вы с ним занимались? – продолжил светским тоном Рожнов.

– А как ты думаешь? – спросил Лепилов с самым невинным выражением.

Стасенькина подушка незамедлительно полетела в угол. Сэнди её ловко поймал и кинул в Рожнова. Вадим сунул её себе под бок и глубокомысленно заявил:

– Я полагаю, вы с ним всю ночь вели беседу о любви и дружбе.

– Нет! – с жаром возразил Сэнди. – Только о дружбе!

– Вы оба дураки, – сказала Стасенька. – Если хотите знать, мы с ним правда всю ночь разговаривали…

– О чём бы это? – поинтересовался Рожнов со сладкой улыбкой.

– О народовольцах, – не подумав брякнула Стасенька.

– О чё-о-ом?! – переспросил Рожнов, уставившись на неё во все глаза.

– О народовольцах…

Сэнди, молча хватавший ртом воздух, наконец, разразился диким хохотом. Рожнов зашёлся тоже. Они ржали до полного изнеможения, с криками «Ой, не могу!» и «Ой, умираю!», настолько самозабвенно, что Стасеньке вдруг тоже стало смешно. Не смеялась одна Лора. Переждав приступ их буйного веселья, она неожиданно спросила:

– А о чём именно?

– Ну… сначала о первом марта… – вытирая выступившие от смеха слезы, ответила Стасенька. – Потом вообще о них обо всех… про какого-то Витковского он что-то рассказывал…

– Квятковского, – поправила Лора.

– Какая разница… Много их там всяких, – отмахнулась Стасенька. – Смешно, конечно…

– Он не всякий, – вдруг перебила её Лора. – А ему… ну, этому твоему Юлию… когда вы о них говорили, ему тоже было смешно?