Три черепахи

Зыков шагнул к заставленному посудой серванту, а Басков окинул комнату быстрым взглядом. На гвозде, вбитом в дверь, висела выгоревшая железнодорожная фуражка — единственная деталь, нарушавшая теремную гармонию этого дышавшего прочным благополучием жилища, набитого крепкими, добротными вещами. «Наверное, от этой фуражки лоб у хозяина наполовину белый», — подумал Басков.

И воду Зыков налил в хрустальный стакан.

— Супруга на службе? — мимоходом поинтересовался Басков, хотя уже знал от начальника ЖЭКа, что Зыков холостой.

— Без бабы живу. Разведенный…

Зыков улыбнулся — скромно, но так, чтоб понятно было: мы, мол, хоть и холостые, но не без женского внимания. Он как бы надеялся на мужскую понятливость и солидарность своего непрошеного гостя.

— Давно?

— Да вот, поди, осьмой год будет.

— А сами работаете кем?

— Составы формую… Составитель поездов называется.

Выражался Зыков не всегда грамотно, но доходчиво.

— Скажите, Константин Васильевич, сосед ваш когда последний раз дома был?

— То ись как — последний? — не испугался, а удивился Зыков.

— Ну когда вы его в последний раз видели? Зыков собрал складки на своем двухцветном лбу.

— Так ведь Андреич к сестре поехал… В четверг, на той неделе…

Все верно — Шальнев пил коньяк в ресторане «Серебряный бор» вечером в пятницу.

— На поезде поехал?

— А как же. И на дорожку опрокинули.

— Ночным? Может, «Стрелой»?

— В ночь — это так, в двенадцатом из дому ушел… А «Стрелой» иль нет — чего не знаю, врать не стану…

— Ну а как он себя чувствовал? Зыков пожал правым плечом.

— Да как обнаковенно…

— Не волновался? Ничего особенного не заметили?

— Да нет вроде. Пить разве не схотел… Налил свой лафитничек серебряный, и все. Я ему: чего-то ты? А он: не идет, извиняй… Ну я ее один и прикончил.

— А вообще-то он пил?

— А как же!

Зыков говорил о Шальневе таким тоном, как говорят о недоразвитых или чудаковатых.

— Я закурю? — Басков достал из кармана сигареты.

Зыков суетливо как-то поспешил к серванту, подвигал там мелодично позванивавшей посудой, и на столе появилась круглая крутобокая пепельница — опять же хрустальная, свинцово-тяжкая.

Баскову почему-то вспомнилось прошлогоднее дело, которое он вел вместе со следователем из Управления внутренних дел на транспорте и по которому проходили три составителя поездов. Они воровали из контейнеров транзисторные приемники, телевизоры, меха и прочие дорогие товары, в том числе и хрусталь. Действовали ловко и награбить успели тысяч на шестьдесят… Зыков — тоже составитель.

Однако Басков принципиально не признавал подобные оскорбительные для честных людей силлогизмы: составители поездов имеют возможность вскрывать контейнеры; Зыков — составитель, следовательно… Кроме того, против таких необоснованных заключений убедительно выступал элементарный факт: Зыков прямо навязывался гостю со своими хрусталями, совал их под нос. Будь у человека совесть нечиста, никогда бы он на рожон не лез. Бывает, конечно, наоборот, но для этого необходима изощренность закоренелого преступного ума.

А с другой стороны, поведение Зыкова казалось Баскову все-таки неестественным. Почему он, например, до сих пор не спросит, что стряслось с Шальневым? Как-никак семь лет в одной квартире. Всякий нормальный сосед не утерпит, поинтересуется. Вон Иван Степаныч, начальник ЖЭКа, впервые фамилию Шальнева услышал — и то не удержался.

— Сам-то не балуюсь, а чужого дымку понюхать — ноздрю прочищает, — сказал Зыков, подвигая пепельницу к Баскову.

— Тоже, говорят, вредно.

— Да оно ить и кушать вредно, и спать… ежели одному. — Зыков робко пошутил и сам хихикнул от неловкости, но тут же приосанился. — Может, закусочку соорудить? У меня имеется…

— Жарко, Константин Васильевич, в другой раз… Я вот сижу и думаю: неужели вам не интересно узнать, чего это мы к Шальневу вломились?

Зыков упер руки в колени, а подбородок в грудь — набычился, задумался, сдвинул брови, словно собирался дать ответ на самый главный вопрос жизни. И наконец молвил — не простуженным тенорком, а басовито: — Я так разумею, товарищ майор: мне у вас спытывать прав не дано. Коли надо, сами скажете. Чую — неладное дело, а за язык тянуть негоже.

— Тоже правильно, — одобрил Басков. — Вообще-то он вам нравился?

Зыков прикрыл ладонью рот, чтобы скрыть ухмылку.

— Так ить он не девка, товарищ майор. — Но жили-то дружно?

— Душа в душу!

Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.

— По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?

— Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?

— Почему решили?

— Да вы так об нем… как про бывшего…

— Жив Андреич, но состояние неважное. В дорожную катастрофу попал в Москве.

Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно: с чего тут станут обыскивать комнату человека, если он пострадал от городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.

— Здоровья ему.

Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил: — А все же, Константин Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда…