Три Черепахи

Имя Чистого ни разу еще не всплывало, но наивно было бы полагать, будто Балакин не подозревает, что оно известно Баскову. Однако Басков не желал первым произносить это имя – опять-таки в надежде, что Балакин в конце концов использует оставляемый ему шанс добровольно помочь следствию и тем облегчить не только душу, но, может быть, и будущую свою участь. Если бы он мог признаться этому старому взломщику сейфов в своей симпатии к нему, вызванной еще рассказом Серегина… Да нет, это было бы уж слишком…

Басков, закрыв сейф, сказал Серегину:

– Мне на полчасика отлучиться надо, Анатолий Иванович. А вы тут посидите, потолкуйте. Наверное, есть что вспомнить.

– А вот Брысь скажет опять, что психологию разводим, – какой же разговор?

Балакин промолчал, и Басков у него за спиной, уже от двери, весело подмигнул Серегину.

– Я Марату скажу, пусть чайку принесет.

И он оставил Балакина и Серегина с глазу на глаз.

Глава 10. БРЫСЬ РАССКАЗЫВАЕТ

– Серьга, стал быть, – после долгого молчания сказал Балакин, не глядя на Серегина. – А вот как звать вас – хошь убей… Память отшибло.

– А ты меня и тогда не знал, как звать. Это мы с Эсбэ тебя знали.

Балакин посмотрел на него.

– На «ты» хочешь? Не брезгуешь?

– Не надо, Брысь. Старые мы уже.

– Я этому молодке говорил, – Балакин кивнул на дверь, – меня еще комары кусают, значит, нестарый. А вы кто же по чину будете, если не секрет?

– Полковник. – Серегин застегнул запонку на рукаве и пригладил волосы ладонью.

– Далеконько разбежались, – сказал Балакин.

Вид у него был очень усталый, и Серегин считал пошлым продолжать разговор в таком невразумительном духе. Не об этом он думал.

– Знаешь, Брысь, – сказал он, сердясь на себя, – я тебя не допрашиваю. Он тоже кивнул на дверь. – Этот молодка через меня Шальнева опознал, через твою черепашку… Тебе учесть это надо, а вешать на тебя лишнего никто не станет. Сам навешал… Тебе же край. Помоги – легче будет.

– Легче мне не будет, – с усмешкой сказал Балакин – А вас как все же величать прикажете?

– Еще раз прошу, Брысь, не будь клоуном. Зовут меня Анатолий Иванович.

Балакин упер локти в колени, обхватил голову.

– Записывать будешь?

– Я тебя не допрашиваю.

– Ну тогда с чего начнем?

– У тебя же все в одной завязке. Из клубка две нитки торчат. Хочешь – с Эсбэ, хочешь – с кассы. – Серегин помолчал и добавил совсем другим голосом, сам удивляясь своему волнению: – Ты ж смотри, как сошлось… Ты нам с Эсбэ татуировку делал, в Испанию бежали…

– Брось, Серьга. Черепашки – это для ваших… как их называют-то?.. Для романтиков. А я не про то… Серегин чувствовал, что невпопад говорит он с Брысем, и взволновался не к месту, но притворяться не мог. Он сказал:

– В общем, учти, я про тебя много знаю. Я, например, с Ольгой Шальневой говорил.

При этих словах Балакин словно окаменел. Серегин заметил лишь, как дернулись его пальцы, зарытые в густые еще, темные с проседью волосы. Потом он распрямился, пристально поглядел в глаза Серегину.

– Давно видел? – Голос у него стал совсем тихий. Серегин прикинул.

– Месяц назад.

– И Эсбэ видел? – Вопрос звучал нащупывающе, в нем крылся второй смысл – о времени и месте. Серегин уловил это и ответил так, чтобы стало ясно и невысказанное:

– Там же, где и ты. В больнице.

– Значит, не повидал он Ольгу?

Спросив так, Балакин шагнул сразу через много ступенек, и теперь обоим было понятно, что петлять и хитрить дальше ни к чему. Оставалось одно: вернуться назад и пройти по всей лесенке, не пропуская ни одной ступеньки.

– Не доехал, – сказал Серегин. Балакин зло прищурился.

– Чистый сработал… Слыхал про Чистого?

– Как же.

– Взяли его?

На этот вопрос по правилам отвечать бы не полагалось, но у них шло уже не по правилам.

– Пока не взяли, – сказал Серегин.

– Ну лады, Серьга, колюсь я. Ты прав, тут мне край.

Серегин промолчал. Что ему было говорить? Не спугнуть бы того, что зрело в Балакине.

– Так с чего начнем? – спросил Балакин.

– Давай с совхозной кассы.

– Это, Серьга, ближе к концу… Ты вот про Испанию помнишь, потому как черепашку на руке носишь. Полиняла черепашка, а у меня тут, – Балакин положил ладонь на сердце, – у меня вот тут одна метка сидит, не выцветает, не тушью сделано… Ты женатый?

– Дед уже.

– Вот видишь, а меня если какой молокосос старым хреном любя назовет – и тому рад…

– Ты ж не старый – сам говорил.

– Хорохоримся, Серьга. – И без всякого перехода Балакин спросил охрипшим вдруг голосом: – Тебе Ольга много рассказывала?

– Про тебя разговор был. Как чуть не поженились в пятьдесят седьмом.

– И про китобойную флотилию.

– Говорила.

– И про плен и про десять лет?

– Точно.