Три Черепахи

– Сам понимаешь, Серьга, то есть Анатолий Иваныч… Десятка была, а плена не было… Пудрил мозги девчонке… Эсбэ-то, может, догадывался, да и то вряд ли. Это уж после, когда меня его теща сдала, ему в милиции, может, глаза открыли, а может, и не открыли, а так он голубь. – Балакин помолчал, вспоминая. – Да-а… А насчет женитьбы – истинная правда… Ты представь, какой я был. Тридцать пять лет, из них пятнадцать по тюрьмам и колониям… Мне, кроме Матрены, ну няньки Олиной и Эсбэ, никто в жизни доброго слова не сказал… Вы с Эсбэ за мной бегали – так вы ж шкеты были… Ну, боялся меня кое-кто – это, знаешь, щекочет, да не греет… А тут залетел в чужое гнездо, посмотрел на Эсбэ, как он с молодой женой друг на друга не надышатся, завидки взяли… А про Олю что говорить? Насчет женитьбы я не врал. Сначала думал: зачем волку жилетка – он ее все равно об кусты порвет. А потом вижу, полюбил так – режь на части… У меня, понимаешь, это быстро решалось – между посадками времени-то не очень… А тут и копейка честная была – в очко пофартило…

– Это я тоже знаю, в электроградской милиции твое дело видел, – сказал Серегин.

– Мог бы и не видеть. Я тебе все без балды говорю. Не про то речь… Ты скажи, откуда такие берутся – теща эта проклятая? Ладно, я вор, меня по закону надо ловить и сажать. А она людям жизнь ломает – кто ее остановит? Я б ее тогда, если б вырвался… – Балакин остановил себя, передохнул и продолжал тише: – Что заложила – пустяк, это и по дурости бывает или по честности. Не в том дело… Я тогда завязать решил, крепко решил. Думал, вот оформлюсь во Владимире, куда-нибудь устроюсь, копейка на первое время есть. Олю перевезу, распишемся – и все путем… А эта подлая баба приходит – и кранты…

– Игорю она тоже устроила. Жену и сына отняла.

– Это я в Ленинграде от него слыхал, – мрачно сказал Балакин. – Из-за меня все и получилось.

– Ну, положим, не только, – возразил Серегин, – У него все равно к тому шло.

– Ты на мою совесть, Анатолий Иваныч, бальзам не лей. Я-то знаю.

Серегину на миг показалось, что перед ним сидит не матерый вор Балакин, а тот Брысь, с которым они бежали в Испанию. И, подавляя в себе ненужную Брысю жалость, он спросил ворчливо:

– А о дочке-то когда узнал?

– То особый разговор. Слушай по порядку, а то не поймешь. – Балакин вдруг поднял руку, как школьник за партой, когда напрашивается, чтобы учитель к доске вызвал; – Можно, я пройдусь немного? Поясница затекла.

– Не пижонь. Курить хочешь?

– Я правда бросил.

Бадакин прошелся от стены до стены поперек кабинета, растирая поясницу обеими руками. Серегин закурил сигарету и спросил:

– Может, чаю?

– Не надо. Тут небось чай хороший, а мне к хорошему привыкать не годится. – Балакин остановился, поглядел на Серегина. – Никак не разберу, сколько тебе лет?

– Мы с Игорем на два года тебя моложе.

– Законсервировался.

– Видимость одна. Сердечников, знаешь, в гроб кладут как огурчиков.

– Можно, я буду ходить? – В голосе Балакина даже робость послышалась.

– Да хоть бегай, только рассказывай.

– Ты не подумай, Анатолий Иваныч, на допросе я бы наизнанку не выворачивался. Только Эсбэ да тебе вот.

– Чую, Брысь.

– Но ты этому своему молодке передай, – Балакин опять кивнул на дверь, имея в виду Баскова, – пусть считает, о чем мы тут толкуем, моими показаниями. А протокол я подпишу.

– Ну, это нужно все по форме. Времени и у тебя и у него хватит.

– Тоже верно.

Серегин почувствовал, как изменилось настроение после этих почти что стариковских обоюдных жалоб на немочи. Не было надрыва и злости в голосе Брыся, не было у него самого, у Серегина, ощущения непреодолимой отдаленности от бывшего своего кумира, а ныне старого рецидивиста.

– Так об чем я? – спросил Балакин, возвращаясь к прерванному рассказу.

– Про дочку твою говорили. Балакин подумал немного.

– Нет, теперь, пожалуй, надо кассу помянуть… Или ты и это знаешь?

– Опять же по милицейским документам. От тебя интересней будет.

– Не шути, мне вышка светит. В том ящичке двадцать три тыщи было.

– Что ты, Брысь! – с досадой за свои неловкие слова поспешно сказал Серегин.

– Ладно, ты не думай – не плачусь. Что было – не вернешь… Короче, ковырнули мы с Чистым ящичек к смылись. Недели три в лесу отсиживались, под Ки-ровом, в охотничьей избе. Чтобы след простыл… Сам понимаешь, по горячему искать легче. А снабжал нас один ханурик из ближней деревни. За приличную плату, конечно, да и Чистый припугнул его раз, так что не опасались… Ну, сидим неделю, сидим две. Деньгами набиты, а швырнуть некуда. И взяла меня такая тоска – хоть в петлю. И вспомнил я про Эсбэ. А адресок его у меня имелся… Понимаешь, получилось такое дело…

– Про адрес можешь не рассказывать. И про подписку на журнал «Вокруг света» тоже. Балакин кивнул.

– Понятно. Короче сказать, приоделись мы в Кирове и на попутных добрались до Ленинграда… Теперь вижу: лучше б мне туда не соваться.

– Глупо, конечно. В Ленинграде – не в лесу. Ты ж догадывался… На тебя розыск объявлен.