Три Черепахи

К Чистому у него не было ни капли жалости. Впервые за всю свою жизнь в угрозыске Басков испытывал чувство неприлично злорадное, но не поддающееся, как он ни старался, протестующим доводам разума, чувство, что вот он изловил человека, который заслуживает приговора на всю катушку и, может быть, услышит такой приговор. И дело тут было вовсе не в том, что Чистый ранил его. Подумаешь, царапина…

На первом допросе Чистый пытался выкручиваться насчет ограбления кассы, валил все на Брыся.

– А куда вы девали черную перчатку со свинцовым блином? – спросил Басков, раздражаясь.

– Какие перчатки? – с улыбочкой удивился Чистый. – Лето же, гражданин начальник.

– А охранника вы чем по затылку ударили?

– Да что вы на меня вешаете? Какой охранник?

– Хорошо, я сегодня же устрою вам очную ставку с Брысем.

Чистый вдруг сорвался в крик:

– Не надо! Не хочу! На кой мне эта пасть!

– А вот он очень бы хотел с вами встретиться, – не утерпел Басков, с отвращением ловя себя на том, что ему нравится панический страх Чистого перед Брысем.

Он сознавал, что эти слова имеют для Чистого один смысл, когда речь идет лишь об ограблении кассы, и приобретают совсем другой, более серьезный, если Чистый увидел в них намек на ограбление Шальнева. Похоже было на второе…

Чистый разыграл обморок, схватился за перевязанное плечо и сполз со стула.

Басков вызвал врача. Врач пришел, дал Чистому понюхать нашатыря и, пощупав пульс, сказал, что ни сердечного, ни другого какого приступа не наблюдается.

Басков понял, что не сумеет оставаться спокойным при допросе Чистого, и ему представилось унизительным и противным тратить на этого человекоподобного свои нервные клетки, которые, как известно даже эстрадным конферансье, не восстанавливаются.

– Вот что, – сказал Басков, – мне из вас по капле показания добывать не хочется. Давайте так: я сейчас кое-что спрошу, а вы прикиньте, чем следствие располагает. Думаю, всем станет легче.

– Валяйте, – развязно согласился Чистый.

– Первое. Из Ленинграда вы уехали с тремя тысячами. Откуда четырнадцать с половиной?

– Нашел.

– Ладно, это мы уточним. Второе: зачем вы положили в карман Шальневу паспорт Брыся? И зачем послали Зыкову три сотни от имени Брыся? Замазать его хотели?

Чистый даже головой покрутил.

– Ну, начальничек! А может, Брысь сам и подкинул? Ксива-то не моя, а Брыся.

Баскову вспомнилась его собственная мысль о таком витиеватом варианте, и он с интересом посмотрел на Чистого. Этот тип, оказывается, способен на иезуитские штучки. Выходит, именно на такой вариант он и рассчитывал?

– Хорошо, на эти вопросы можете не отвечать, это вам, как говорится, информация к размышлению, – сказал Басков, чувствуя раздражение. – А вот насчет перчатки советую не тянуть.

Перчатка нужна была Баскову до зарезу: для следствия и на суде она окажется самым убедительным вещественным доказательством в ряду прочих. Тут молчание не устраивало его.

– Где перчатка? – спросил он сквозь зубы.

Чистый ответил не сразу, а когда заговорил, Басков не узнал его тона.

– Шальнев живой?

– Тут я спрашиваю, а не вы. Где перчатка?

– Выбросил.

Баскову стало легче. Чистый, несмотря на свое иезуитство, вероятно, не шибко-то разбирается в основах судопроизводства, коль признался в существовании перчатки – орудия двух преступлений, совершенных им. Но это были пока лишь слова, от слов на суде и отказаться не поздно.

Однако у него есть еще один способ попробовать отыскать перчатку.

У Тарасовой обыска не производили, так как было установлено, что о деяниях Чистого она не имела никакого понятия, а кров ему предоставила, как она сама говорила Баскову, исключительно из дружеского отношения к Сомовой, по ее просьбе. Не спрятал ли Чистый свою перчатку у нее в квартире?

В тот же день Басков встретился с Антониной Тарасовой у нее на работе и попросил, когда приедет домой, хорошенько поискать, нет ли среди ее вещей чего чужого, постороннего – он не сказал, что это может быть черная мужская перчатка с зашитым за подкладку свинцовым блином. И записал ей свой рабочий телефон.

Она позвонила вечером, и голос у нее был растерянный, как в тот раз, когда Басков приезжал за ключами.

– Нашла, товарищ майор.

– Что нашли?

– Перчатка черная. Большая и страшно тяжелая. Что-то там вложено.

– Где она была?

– В шкафу стенном, на полке, наверху. Там у меня коробка с зимними сапожками. В голенище засунута.

– Прошу вас, Антонина Михайловна, сделайте вот что. Положите ее в коробку, как лежала, и поставьте коробку на место. – И, помолчав секунду, спросил: – Вы когда завтра работаете?

– Во вторую.

– Можете побыть до двенадцати дома?

– Конечно.

– Мы к вам заедем. Большой компанией. Вы уж не ругайте за беспокойство. Это в последний раз.

– Да нет, ничего…

На допрос Басков вызвал Чистого в девять часов утра.

– Прошу ответить только одно: где перчатка? – спросил он, когда Чистый сел.

– Не было никакой перчатки, – зло сказал Чистый.

– Вы же говорили – выбросили ее.

– Шутил. Хотел в лист вам сыграть, гражданин начальник, вижу, нравятся вам перчатки.

– Ну так вот, Чистый, сейчас поедем к Тарасовой, и вы покажете, где перчатка. В какой сапожок ее засунули.