Три девушки в ярости

Меня настигла тяжёлая депрессия после рождения моего сына, которого я не хотела иметь и так и не смогла полюбить. Мне становится лучше. Но из-за этого я едва не отправилась на тот свет.

Вы придаёте мне сил опять вернуться к жизни.

С большим уважением,

Ильза Л.

Письмо 27 Магда — Дитеру

Берлин,

4 апреля 1967

Дитер, сколько раз я уже начинала писать ответ на твои письма. И всегда бросала. В последнем ты угрожаешь мне «раскрыть всё, что было». И вот тут уж ответить тебе необходимо.

Это будет моим единственным письмом к тебе, Дитер. И никакие угрозы ничего тут не изменят. Наша переписка — дело столь же невозможное, каким была когда-то и наша связь. Мы кузены. То, что мы совершили, делать не надо. И я уж думала, что ты с этим согласился.

Возвращение в Берлин было для меня способом перевернуть страницу. Я хотела забыть то, что с нами случилось. И мне хотелось бы, чтобы забыл и ты. Быть может, разделяющее нас расстояние позволяет мне осознать всё безумие произошедшего с нами острее, чем тебе. Не знаю. Но, скажу уж совсем чистосердечно, я стыжусь самой себя каждый раз, когда об этом думаю. Стыжусь до глубокого отвращения к себе. А самое худшее — в том, что я так поступила под кровом людей, приютивших меня, и вот их-то я и предала.

Эти слова вызовут у тебя раздражение. Представляю, в какую ярость ты придёшь, читая это письмо. Но истина — вот она: нашу связь я пережила как тюрьму. Нет, я никогда не любила тебя.

Тогда зачем же я позволила втянуть себя в это безумие так надолго?

Я не знаю.

Три раза я начинала писать это письмо. Я взвешиваю каждое обращённое к тебе слово, но то, что я стараюсь понять, пониманию не поддаётся. Это невозможно рассмотреть на расстоянии. Всё снова путается. Я уже не сознаю, что на самом деле думаю, а того меньше — верно ли то, что я говорю. Всё сбивается, становится смутным, когда я с тобой.

Это чувство — оно возникло у меня мгновенно, в первый же раз, на том концерте на площади Насьон. Скажу между нами — сперва было так легко, так радостно. Когда Сюзанна повела нас на этот концерт, разве ты уже собирался меня соблазнять? Помню, как мы слушали радио. И тут объявили, что сейчас споёт Джонни Холлидей! И как мы все трое радостно возбудились при одной мысли, что будем петь и плясать под открытым небом, прямо на улице, в парижской ночи.

Тебе тогда уже было 17 лет, а нам — неполных 14. Как всё это сейчас от меня далеко…

Максим торжественно поручил тебе быть нашим защитником. Случайно ли ты обнял меня, или я сразу угодила в ловушку, давно тобой задуманную? Я уверена лишь в одном: в том, что произошло, не было моего решения, это произошло как будто без меня самой. Я долго убеждала себя, что это всё из-за того слегка сумасшедшего празднества. Радость, охватившая тогда всех поголовно и одновременно, и эта музыка, и вдруг ощущение свободы, и это было начало лета и начало жизни, и какой-то взрыв удовольствия. Не будь всего этого, да разве посмели бы мы обнимать друг друга так крепко прямо в толпе и целоваться?

Как стыдно, Дитер, с того самого первого вечера, и этот стыд никогда не покинет нас, ты сам признаёшь это, правда?

Я прекращаю это! Хватит! Ты должен понять.

Почему я позволила втравить себя в это приключение с тобой? Не важно! Для меня тут всё кончено.

И ещё — пошёл бы ты со своими угрозами, Дитер. Я тебя не боюсь.

Оставь меня в покое!

Магда

Французский молодёжный журнал

1962

Письмо 28 Дитер — Магде

Тебе плевать на мои угрозы, Магда?!

Тебе, безгрешной кузине нашего святого семейства! А мне — мне тоже плевать на твои доводы вежливой послушной малышки, написанные круглым красивым почерком, — потому что я-то помню другую, молодую женщину, которая любит наслаждение, нарушает запреты и бросает вызов условностям.

Мне плевать на твои глаза стальной голубизны.

Плевать на твой силуэт испуганной лани.

Плевать на то, что я каждую ночь вижу во сне твои маленькие груди с набухшими сосками.

Плевать на то, что в одиночестве брожу по улицам туда-сюда и на каждом углу вижу тебя.

Плевать на всех тех, кто пытается указывать мне, как себя вести.

А бывает, мне плевать и на то, что ты можешь обо мне подумать.

Каждое твоё слово — враньё, я не верю тебе. За все три года ты ни разу не оттолкнула меня. И я ни разу тебя не принуждал. Никогда не было ни передо мной, ни в моих объятиях, ни в моей постели той нерешительной молодой женщины, какой ты себя изображаешь. Я даже не сказал бы, что ты была скромна. Или даже просто сдержанна.

Кого ты хочешь обмануть, Магда? Кто приходил ко мне в спальню? И ты смеешь утверждать, что никогда не испытывала удовольствия? Не стану оскорблять тебя дальнейшими подробностями, напоминать кое-что более интимное, но, будь ты здесь, я бы это сделал — я бы проник в тебя и шептал бы, шептал тебе на ухо все те слова, которые ты обожаешь выслушивать.