Три дня и три ночи в загробном мире

Старик стал мне рассказывать, сколько людей он проводил в Мекку и Иерусалим, и я так жадно его слушал, что порой мне казалось, что я уже вижу и Мекку, и Медину, и Иерусалим. Я расспрашивал старика о чужой земле, о том, как там люди живут и как веруют. Старик, хотя и ломано говорил по-русски, но много мне рассказывал, и я всё понимал. Я смотрел на этого седого ветхого старца, на его тёмные сухие руки, слушал его, и перед моими глазами вставали древние святые земли, по которым бродил некогда он. Передо мною был человек, родившийся в библейской стране. Он описывал Вавилон и вавилонскую башню и рассказывал об Иерусалиме. Говорил, что в Иране, в Тавризе, есть тоже очень высокая древняя башня, кирпичи для неё делали не на воде, а на куриных яйцах, чтобы крепче были; в этой башне скрывались цари во время войн, под ней было такое множество тайных ходов под землёй, что и до сих пор никто не расплёл их клубка. Рассказывал и о других библейских городах, и о своём Тегеране, окружённом глубоким рвом, и вал высокий насыпан, и высокая стена вокруг города, а город имеет двенадцать больших ворот. «Раньше, — говорил старец, — ров был полон воды, глубок и широк, а теперь уже безводный, и всё будут делать так, как в Европе». При этих словах он грустно покачал головой.

У меня трепетало сердце от желания скорее тронуться в волшебные земли за синими горами. Много старик рассказывал и о законах, и о власти в Иране, что, мол, в Персии — не как в России: за веру не мучают людей и не ссылают на каторгу или в тюрьмы. Там за веру никого не трогают, ибо Риза-шах разрешает в Персии всякую веру. «У вас, — говорит, — воров, убийц, плутов и блудников советская власть прощает, а у нас ворам пальцы отсекают, убийц и разбойников вешают на уличных столбах, чтобы все видели и чтобы каждому трижды страшно было даже подумать совершить такое злодеяние».

Совсем родным казался мне этот старик с его белой бородой, замасленной чалмой на голове и разодранным ветхим халатом. Я старика очень полюбил, и старик меня полюбил, и сказал моим хозяевам, что он меня любит как своего сына, и назвал меня по-своему: «Али Абдул Гасан».

Я умолял его переправить меня как можно скорее через границу, но старик отвечал, что сейчас он не может, у него есть дела. Кончится жатва, соберут урожай, расплатятся с ним, и придёт время трогаться в далёкий путь.

«Потерпи, потерпи… Я ещё должен найти тебе персидскую одежду. Чтобы говорить всем по дороге, что мы идём в Мекку поклониться святым местам, а тогда нас в любой деревне накормят и напоят, и денег не будут требовать. Те люди, что живут на границе — верующие, и не выдадут нас».

ГЛАВА 2

Вещий сон об аресте. — Арест и истязания. — В подвале ГПУ. — Появление Старца.

Я всё ожидал и всё смотрел на высокие горы. Они уже были не синие, а бледно-голубые, ещё покрытые снегом у вершин. «Там, за горами, — думал я, — иначе люди живут, там я найду дорогу к истине, покой на душе и сердце».

Всё сильнее и сильнее охватывала меня уверенность, что там и есть то, что я давно ищу, всё больнее сжималось сердце тоской по далёкому, желанному краю.

Я очень томился, ожидая старца, и время уже пришло, а старик всё не приходил. Стал я горевать и думать, что, наверно, я ему мало обещал заплатить, а старик из восточной вежливости не захотел меня обидеть прямым отказом. Я должен был найти его и сказать ему, что отдам всё, что у меня есть, в одной рубахе останусь…

Меня успокаивали друзья, что, де, старец задержался по делам, но скоро придёт.

Случилось так, что в эти самые дни моих тревог, идя по улице, я нашёл деньги. Я очень обрадовался такому счастью, ибо мог дать теперь старику гораздо больше, да и мне на расходы останется достаточно. Сперва я решил, что потерял их какой-нибудь торговец, а торговцев я не любил. Но едва я пришёл домой, как меня стали мучить другие мысли: «Может быть, и не богатый потерял их, и не торговец, а такой же бедный, как и я?..»

Эти сомнения закопошились внутри и стали покалывать. Я старался отогнать угрызения совести и всё успокаивал себя: торговец, конечно, торговец потерял… Я лёг спать и решил помечтать о том, как будет всё хорошо с такой кипой денег! Но радости никакой не получалось. Всё сильнее и сильнее одолевали меня другие мысли. Почти всю ночь я не мог уснуть. Теперь уж я почти был уверен, что их потерял бедный человек. Да как же я сразу не понял этого? Достаточно было взглянуть на ту тряпку, в которую они были завёрнуты! Кто-то страдает и мучается в эту ночь. А сколько он искал их, с бледным лицом и льдом на сердце? То мне чудилась бедная вдова с малыми детьми; то какая-то женщина, которую ругают, бьют и гонят из дому; то какие-то дети, сидящие без хлеба. Самые жалостливые и укоряющие мысли заполнили мою голову и гнали прочь сон… Вот, мол, я собираюсь в далёкий и опасный путь, а Бог меня накажет за чужие слёзы, за присвоенное добро бедняков, и попадусь я в руки охраны, не будет мне успеха и счастья за это!..