Три дня иного времени (СИ)

- ...Церкви как рассаднику невежества и мракобесия нечего делать в государстве, и вот в этом конкретном единственном месте с Хрущём можно согласиться. Мы, от нашего убожества, привычки к холопству и жалкой потуги во всём быть оригинальными, надели нашим попикам короны мучеников и узников совести на их вшивые дурные головы, вон словно Пашке, - кивок в сторону Корнеева, общий смех, - не прими в свой адрес, Пашка, насчёт вшивости, а в цивилизованных странах давно уже с ними не церемонятся. Да и что с ними церемониться? Разве они с нами церемонились? Разве не они в средние века сколько знатных девок пожгли даром?

- А ты жалеешь, что тебе не достались? - подначила его Анжела; вопрос, конечно, снова всех развеселил.

- Жалею, да, жалею! А теперь встают в позу страдальцев: ах, обижают, ах, гонения! Дай им палец - отхватят руку! Запрещать их не надо, конечно, но в новом мире попы должны быть самой малоуважаемой профессией, что-то вроде прислуги в музее древностей, кем они, по сути, и являются.

- Вы, Август, что об этом думаете? - вдруг обратился к моему спутнику Никита с какой-то издевательской вежливостью.

- Я бы хотел больше слушать, чем говорить, - ответил тот коротко.

- Простите, вы, может быть, вообще редко думаете? - продолжал Никита тем же тоном. - Или не считаете нужным думать на такие темы? Или боитесь, что товарищи донесут куда не надо? Так вы не бойтесь, здесь не ваш НИИ, здесь можно говорить свободно!

Август кивнул, но вместо ответа взял себе бутерброд со шпротами. (Вообще угощенье было скудноватым, особенно на десять человек. Видимо, духовная пища заменяла физическую.) Нет, есть всё же минуты, когда учишься ценить наделённых самообладанием людей!

- ...Рабство, рабство, наша вековая привычка к рабству! - не унимался Длиннолицый. - Возьмём хоть случай с бульдозерной выставкой шесть лет назад. Холопская мысль самодуров, которые умеют только 'хватать и не пущать' - с одной стороны, рабство мысли и скудоумие форм протеста - с другой.

- А что, по-твоему, не рабство, Матвей? - подал голос Корнеев.

- А вот выйти на Красную площадь в голом виде да прибить, скажем, свои причиндалы к брусчатке гвоздём в знак протеста - это было бы не рабство! (Смех и притворно-возмущённые восклицания со стороны девушек.) Вот это, понимаю, был бы шаг, который запомнился!

- Август, как вы относитесь к прибиванию мужских органов гвоздём к брусчатке Красной площади? - снова подал голос Никита.

- Я, виноват, к этому не отношусь ни прямо, ни косвенно, - ответил Август добродушно. - Но какая-то пророческая жилка в вашем Матвее пульсирует...

- Ясно-понятно. Такого гражданского мужества от вас как верного слуги режима никто и не ожидает, конечно. А вы, извините, верный слуга режима, обратного вы пока не доказали. Так, а к бульдозерной выставке? Я имею в виду её разгон.

- К разгону - как к отчаянному действию запутавшейся власти, а к самой выставке - плохо.

- Что так? - радостно-зловеще уточнил Никита. Встав и поигрывая шарнирными руками-ногами, он перешёл к магнитофону 'Весна', убавил звук, невзирая на протесты, будто для того, чтобы не потерять ни одного слова ответа.

- Я не считаю, что выставлять работы малой художественной ценности имеет большой смысл, - пояснил Август.

- То есть вы сомневаетесь в художественной ценности выставленных работ? А вы, простите, искусствовед? Или даже художник? Впрочем, что я спрашиваю: мне говорили, вы физик. Может быть, вы думаете, что ваши занятия физикой в области конструирования самоубийственной 'кузькиной матери' дают вам моральное право также высказываться по другим вопросам, как академику Сахарову, а именно по вопросам, в которых вы ни черта не смыслите?

Незаметно, под столом, я нашла левую руку Августа и на секунду крепко её сжала.

- Позвольте спросить, - отозвался Август с юмором: - вы, в свою очередь, считаете, будто занятия физикой академика Сахарова дают ему моральное право высказываться по вопросам, в которых он тоже смыслит довольно мало?

- Ах, вот вы, значит, какого мнения об академике Сахарове? То есть именно такого? Мы это запомним...

- 'И при первом случае - повесим', как сказал Пётр Верховенский, - пробормотал Август.

- Нет-нет, вешать вас никто не собирается: мы же не сатрапы. Просто запомним, чтобы дать вам в будущем возможность предстать перед судом вашей собственной совести.