Три дня одной весны

Фируз включил фары, а через час, закончив вспахивать свой участок, перешел на соседний. Он видел перед собой лицо Назокат, слышал ее мягкий голос, и память услужливо приносила ему картины их встреч, и почему-то чаще других всплывали ее слова, сказанные тогда, во время ливня: «Отпусти, Фируз… неудобно будет…»

Он потерял счет времени, свет фар упирался в темноту ночи, и Фируз был сейчас один во всем мире. Руки, плечи, спина, ноги ныли от напряжения, голова будто налилась расплавленным свинцом. Но Фируз все не отпускал рычагов трактора — сидел, словно чугунный, словно уже никогда не поднимется, не увидит света.

Наконец он почувствовал, что голова кружится от усталости, перед глазами плавали дрожащие разноцветные круги. Он остановил трактор, заглушил мотор, закрыл глаза. Так и заснул, опершись о спинку сиденья, уронив на колени натруженные руки. Тогда-то он и увидел в первый раз этот сон — как они с Назокат летят сквозь дождь, крепко держась за руки.

…Длинный сигнал догнавшей сзади машины вернул Фируза к действительности. Глянув в боковое зеркало, он узнал машину Насира.

«И он, видно, в Джахоннамо, возить зерно…»

Фируз включил сигнал поворота: через несколько десятков метров надо было сворачивать с шоссе на пыльную проселочную дорогу. Однако Насир все нажимал на сигнал и, высунув руку из окошка, похоже, просил подождать его. Фируз притормозил, остановился, а машина Насира, не задерживаясь, проскочила вперед, мелькнуло за стеклом злое лицо. Метрах в двадцати перед машиной Фируза тот свернул на проселочную дорогу, и густая пелена пыли стала заволакивать его грузовик. Какое-то время Фируз видел еще надпись на заднем борту: «Дорога — не космос!» А потом должен был сбавить скорость, — пыльная завеса скрывала проселок.

8

Вот уже две недели Фируз возил зерно. В полдень он свернул к палатке комбайнеров передохнуть. Комбайнеры, три шофера с автобазы и с ними Насир, пили чай в тени брезентовой палатки. Из старенькой спидолы лились звуки танбура[58].

Положив в карман ключи от машины, Фируз занял место в кругу. Ему протянули пиалку чаю.

Насир какое-то время раздраженно поглядывал на спидолу, потом рывком поднялся с земли.

— Разве это музыка?! — Он открыл дверцу своей машины, вернулся с небольшим магнитофоном в руке. — Вот послушайте-ка настоящую! — Затем выключил спидолу и нажал на клавишу магнитофона. Раздался неожиданно громкий голос певца:

Девушка, девушка, у тебя в волосах гиацинт,
От головы и до пят тысяча и один цветок у тебя.
Нас трое, и неотступно ходим мы вслед за тобой,
Скажи скорей, ради бога, кто из нас в сердце твоем…

Довольный Насир кивал головой в такт песне, казалось, поддакивал.

— Слушай, что-то не то, пусть он замолчит, — сказал один из комбайнеров.

— Правда, включи радио! Танбур во сто раз лучше этой муры!

— Потерпите, слаще ничего не услышите. — В упоении Насир продолжал покачивать головой.

Магнитофон возил он с собой постоянно. Может, и не слушал эти тысячи раз слышанные песни, а может, они ему никогда не надоедали, кто его знает… И всем остальным шоферам советовал следовать его примеру, обещая дать записать музыку.

Высокий голос певца выводил теперь:

Кто из нас разбил кувшин?
Из кувшина вылез джинн…

— Ну как? — спросил Насир.

— Чем дальше, тем хуже, — отозвался Фируз.

— Бог ты мой! — вдруг пришел в ярость Насир. — Ты-то уж держал бы язык за зубами! Тебя-то кто спрашивает!

Старший из комбайнеров вмешался:

— Уймись, что он такого сказал? Или, думаешь, все должны соглашаться с тобой? — Он придвинул к себе поближе спидолу и повернул ручку. — Честно говоря, Насир, эти твои джинны не нравятся мне тоже, — и добавил с улыбкой: — Но ты же не станешь поднимать кулаки над нашими головами только потому, что мы не поддакиваем тебе?

— Не нравится, брат, так и не надо! — Насир сердито выключил магнитофон, сдернул с головы фуражку, лег на спину и прикрыл фуражкой лицо.

Слушая печальный голос ная[59], доносившийся из приемника, Фируз думал, почему Насир с такой злобой относится к нему. Похоже, началось все с того самого дня, когда увидел его рядом с Назокат, а теперь каждый день задирается, будто напрашивается на ссору. Может, злится за брата, хотя, если по правде, даже и тогда, когда они вместе учились в школе, они не очень-то ладили. Сколько Фируз его помнит, всегда от Насира можно было ожидать злобной выходки. Почему — непонятно, Фируз ему плохого не делал, может, у него натура такая. Говорят, то, что впиталось с молоком матери, выходит обратно только вместе с душой… Или все же поговорить с ним? Может, Насир думает, что он, Фируз, боится его и поэтому держится нагло? Если так, то он ошибается… Все же странно: откуда в нем столько злобы? Удивительно, что и в самом Фирузе поднимается в ответ темная волна, и кажется, скажи Насир еще слово — возьмет он его крепко за ворот и потащит вон за тот склон. Но…